Домочадец - Сергей Юрьевич Миронов Страница 2

Последний раз Вальтер видел Алоиза в феврале 45-го. Влекомый решительной матерью к поезду, уходившему в Кёнигсберг, он мелко трусил по людному перрону с нехитрыми пожитками за плечами. Тогда уже никто не сомневался в скором падении города. Гауляйтер покинул крепость, но его истеричный голос каждый день вырывался из радиоэфира с призывами стоять до конца. Мобилизованные в Фольксштурм отцы Вальтера и Алоиза не подавали о себе никаких известий. В тридцатитысячном воинском контингенте, оборонявшем крепость, начались брожения. Фронт приближался к городу. Вырваться из Кёнигсберга можно было единственным путём – морем с военной базы в Пиллау. Но простым людям добраться до моря было непросто. Гражданское население эвакуировали в последнюю очередь, когда промышленников и банкиров уже не было в городе, объятом паникой. Пустые, в спешке брошенные виллы знати величаво и грустно возвышались над зимним бушующим морем. С ранних лет Вальтер не решался приближаться к этим домам и лишь бросал боязливые взгляды в сторону неприступных имений. Теперь он мог сколько угодно бродить в заваленном снегом царстве рухнувшего благополучия. Во дворе, обнесённом искусным кованым забором, Вальтер кружил вокруг бронзовой скульптуры (мальчик с рыбой в руках) и вспоминал, что в этом саду известный архитектор любил читать Allgemeine Zeitung за чашкой кофе. Утром, когда Вальтер шёл в школу, к этому дому подкатывал чёрный глянцевый Mercedes, и седовласый господин заканчивал свой завтрак, откладывал газету и садился в машину, а шофёр, важно улыбаясь, закрывал за ним дверь.

За пять дней, проведённых в особняке, я стал привыкать к Вальтеру. Дом, таивший историю нескольких трагических жизней, медленно затягивал меня в свои временные глубины. Со слов Вальтера я мысленно рисовал, моделировал жизни его обитателей. Я представлял жеманного курортного фотографа, усадившего перед устрашающим объективом светловолосого стеснительного мальчика с дрожащими от волнения руками и сбившейся на бок бабочкой, я воображал на морском берегу несчастного ребёнка, пережившего смерть родных, я видел у самого моря его худую сутулую фигуру, насквозь продуваемую ветром.

Через неделю Вальтер уехал в Гамбург. Он обещал вернуться в июле. В первые дни моей самостоятельной жизни он звонил по два-три раза в день. Моя жизнь интересовала его в мельчайших подробностях. Он спрашивал, занимаюсь ли я живописью, хорошо ли переношу морской климат, не голоден ли я, не одиноко ли мне в чужом доме, просил звонить, если что-то в быту меня не устраивает. Моё сдержанное, порой безразличное отношение к его заботам, проявленным на вербальном уровне, ничуть не расстраивало его – перед моей матерью он чувствовал повышенную ответственность за меня и потому добросовестно выполнял свои новые обязанности.

Накануне его отъезда мы пошли на пляж. В целях защиты от «сверхактивного солнца» Вальтер взял с собой матерчатый складной грибок. Я тащил рюкзак, набитый фантой, минеральной водой, фруктовыми лосьонами и кремом для загара. С алюминиевым шезлонгом Вальтер спускался к морю крутыми тропинками. Ответственный за провизию и связь с внешним миром, я следовал за ним. Вальтер вёл меня на своё излюбленное место. Мне, впрочем, было всё равно, где загорать – побережье нравилось мне всё без исключения.

Мы ушли далеко от городского пляжа. Вальтер разложил шезлонг, я расстелил мохнатое полотенце с рекламной нашивкой Ruhrgas, сбросил футболку и побежал к воде. Шмитц сопровождал мой бег лихим ликующим криком, на что я отвечал воинственным рёвом первобытного человека.

Вальтер долго не решался зайти в воду. Сначала он ощупал её руками, сев на корточки возле замшелого волнореза. Потом поднялся, вытер розовые пальцы о цветастые плавки и засунул свой резиновый купальный сандалий в набежавшую волну. Сочтя воду сносной, он тщательно натёрся кремом и с затаённой решительностью двинулся вперёд. Руки он отвёл за спину, как это делают пловцы перед стартовым прыжком. Наконец он бросился в воду и поплыл. Я следил за ним из-за покосившегося грибка и через трубочку потягивал противную тёплую фанту. Вальтер медленно плыл вдоль берега, подняв над водой грузную красную спину. Иногда он останавливался и зависал в воде в вертикальном положении – отдыхал. Боковым волнам он подставлял плечо и реже уворачивался от них, ложась на спину, будто хотел их перепрыгнуть.

Передо мной яркой безбрежной синевой стелилось море. Попеременно шумовые накаты волн бросались на берег, и в этом стихийном звуковом диссонансе тонул, будто уходил на дно моря, отдалённый гул пляжа. Я больше не сомневался в том, что тайные обстоятельства, положившие начало нашим отношениям, повергли меня в прямую зависимость от этого человека. Он возымел надо мной безграничную власть. Куда бы ни хотел я скрыться от его щедрой опеки, я знал, что прищуренный глаз Вальтера повсюду будет следить за моими перемещениями. Со времён нашей первой встречи его отдалённое присутствие подтверждалось письмами, отправленными экспресс-почтой, почтовыми извещениями, бесконечными телефонными звонками. Но главное, он был чрезвычайно подвижен в пространстве и мог в любое время непрошеным гостем предстать на пороге, застав врасплох меня и прислугу. «Дела надо делать быстро, – любил повторять он, объясняя свои искромётные действия. – Быстрый бизнес – быстрый успех!» Накупавшись, Вальтер выбрался на берег и долго ещё фыркал, как морж, возле меня. Видно было, что он доволен состоявшимся заплывом. Вода действительно была тёплой. И чистой.

Напуганный известиями о загрязнении балтийской акватории в районе Дивногорска, Шмитц специально навёл справки относительно безопасности морской воды для здоровья купальщика. Когда его скептический прогноз о наличии в Балтике вредных микроорганизмов не подтвердился, он обрадовался и с вечера стал готовить купальные принадлежности.

– Я люблю Балтийское море, – говорил Вальтер, лёжа на спине в тени грибка. Ладонью он потирал живот, на котором выступили мурашки. – Можешь представить, последний раз я купался здесь пятьдесят лет назад.

…За неделю, что я один провёл в особняке, не случилось ничего примечательного, если не считать появления двух картин, которые мне несомненно удались. Я развернул мастерскую в мансарде. Паркетный пол был застелен листами ватмана и картоном. Я ползал на коленях в узких проходах между пугающими своей молчаливой пустотой неизведанными галактиками и склонялся у приглянувшегося листа, изливая на него заранее приготовленные красочные смеси, которые низвергались водопадом из стеклянных и жестяных банок. Я был потрясён размахом своих абстрактных изысканий. Никогда ещё я не чувствовал такой мощной свободы в основании творческого пространства. Я двигался по полу легко, словно по льду, и странные вибрации нетронутых бумажных фактур вступали со мной в безмолвный ритмический диалог, который я вёл плавными росчерками кисти на