Десять/Двадцать. Рассказы - Олег Игоревич Якушевич Страница 2

«Куда прёшь?», – начал разговор мужик. Владимир Ильич вежливо извинился и решил было идти другой дорогой, но вслед услышал такую отборную брань, что опять же из вежливости не выдержал, обернулся и произнёс:

«Крепко ты ругаться можешь…»

«Звать как, говорю? А то ходит тут всякая шушера, покою нет на природу русскую полюбоваться».

«Владимиром Ильичом», – скромно отвечает.

«Владимир Ильич?», – тут и сел старик в растоптанную грязь, скатившись с брёвен.

Cтарику начали мерещиться военные седоки, которые неподалёку часто ездили, но на них старик боялся поднимать голос. А не то, те, не ровен час, тоже спросят тебя:

«Ты кто такой?», тут и свесишь руки:

«Вот он я…».

«Ты с брёвен не падай», – продолжил уже по-хамски Владимир Ильич, почуяв моральную силу. – «Скажи, лучше, старый дурак, где здесь живёт печник?»

А у старика и голос пропал. И ему опять примерещились военные седоки. Поедешь, думает, в сад, подворье, белый дом, там тебя в этом белом доме и прикончат за оскорбление личности. Испугался он очень и начал врать:

«А, так Вам моего младшего брата? Так он на ярмарку уехал. А Вам срочно?»

«Срочно», – пробурчал недовольный Владимир Ильич.

И тут старика опять осенило. (С дураками это случается):

«Вы, вижу, человек умный и к работе охоч, а дело там нехитрое. Я вам его инструмент дам и свою фуфайку. И более того: полагаю, что неприлично Вам показываться в таком виде перед прислугой, так я Вам скажу, что измажь ваше лицо ваксой – родная мать не отличит Вас от моего брата, до того Вы с ним похожи!» – и откуда-то из-за спины уже достаёт жестяное ведро с кельмой и шпателем.

Владимира Ильича, естественно, передёрнуло от такого предложения, но он вовремя призадумался. Шутки и розыгрыши он любил, вспомнил запах вонючего капрона в белом доме, да и в конце концов: что такое печь? Он на них в Сибири насмотрелся до тошноты. Глупость с двумя заслонками и только. Если уж государства разбираются до основанья и затем, а тут – печь.

«Давай», – говорит, – «батя, твою амуницию».

Надел он на себя крестьянский жупан, шапку, и случилось странное: печник стал копия Владимир Ильич, а Владимир Ильич копия печник. Даже разница в возрасте куда-то делась. Оно и понятно: печник всю жизнь провёл на вольном русском воздухе, а Владимир Ильич либо в душных кабинетах, либо в сыром европейском климате.

«Да!» – тут уж печник совсем вошёл в раж, – «дам я в проводницы мою дочь, Серафиму Макаровну, она Вам короткую дорогу покажет, и тогда совсем вы окажетесь схожим с моим братом: вот, скажете, родственница». – Это печник решил, что может быть, таким образом, как-то получится войти с Владимиром Ильичом в родство: чем чёрт не шутит?

А Владимир Ильич вспомнил, что жена его Надежда Константиновна сегодня поехала на конференцию, и согласился.

Старик гаркнул в сторону избы что-то неосмысленное, и на улицу быстро выбежала девка с недовольным, заспанным и несколько гусиным лицом, осмотрелась на выпавшее из-за туч Солнце, проморгалась и повеселела.

По дороге Серафима Макаровна, чтобы показаться неглупой, рассказала Владимиру Ильичу всё, что знала: про знаки Зодиака, их дурное влияние на людей и про фамилии, что есть в округе: которая фамилия чего обозначает, и что все люди, поэтому, в округе нехорошие. Когда начала рассказывать, почему именно нехорошие, у Владимира Ильича забурчало под ложечкой и захотелось зевать. А когда подходили к белому дому, она уже сама спрашивала Владимира Ильича про Европу, где бы ей хотелось побывать, и в частности про пизанову-башну: кто её такую кривую соорудил и что надо было взять печника из наших, вышло бы лучше.

«Да уж», – сдержанно буркнул Владимир Ильич и был счастлив, что они уже поднимались на крыльцо.

Горничные в это время дня все разбрелись по Горкам, в доме было пусто, любимый кот, видимо, спал в недосягаемости от глаз, и до сих пор пахло жжёными тряпками.

«Ну, овин», – подумал Владимир Ильич, а Серафима Макаровна удивлялась сдержанному богатству убранства, особенно, почему-то, её заинтересовала керамическая мелочёвка, стоявшая на печи.

Владимир Ильич, вздохнув, помедлил и цинично сгрёб мелочёвку, освобождая пространство для работы. Перед ним огромным остовом стояла печь и ожидала своей участи. Крестьянский ватник после ходьбы тяготил и прел на спине. В ведре чуть ли не смотрел на него глазами инструмент. Глина, которую всю дорогу тащила Серафима Макаровна, потрескалась хлебной коркой.

Пока Владимир Ильич ломал старые ходы и придумывал новые, Серафима Макаровна убирала пыль и норовила вилять задом, отвлекая его от работы. Со временем Владимир Ильич свыкся с мастерком, глина свежая поспела, и он уже не так вспоминал ругательства, услышанные им от печника. Но Серафима Макаровна настолько хотела показать свою заботу, что Владимир Ильич, наконец, сдался и решил отдохнуть, оставив за спиной страшный разобранный остов: ему с женской лаской утёрли платком от сажи нос и усадили пить чай.

Тут вернулась Александра Леопольдовна, поздоровалась с Серафимой Макаровной, странно улыбнулась печнику, не узнав (как вы уже поняли) Владимира Ильича, и уселась третьей, принеся из кухни графинчик. Вскоре подошла и Наталья Васильевна, сняла платок и начала им обмахиваться от усталости. Владимир Ильич, признаться, косился на недоделанную работу, но не мог покинуть общество милых дам и рассказывал им занимательные истории про Европу. Все хохотали. Смеркалось.

Дальше всё шло не так гладко. То глина сохла, то кирпич попадался слишком большой или треснутый, и Владимир Ильич швырял его в сторону, чуть ли не норовя попасть по ноге Серафимы Макаровны (она всё ещё крутилась вокруг). Да и женщины, привыкшие, казалось бы, ко всему, даже иногда выходили на улицу, чтобы не слышать Владимира Ильича, потому что он был близок к народу и произносил такие ругательства, которые не знал и печник, оказавшийся к этому времени, признаться, тоже навеселе, и в этом состоянии оравший на всю округу песни, типа:

«Чтоб в тепле писать тебе

Все твои бумаги,

Чтобы ветер пел в трубе

От весёлой тяги!», – радуясь при этом тому, как он обманул Владимира Ильича.

Закончилось всё ближе к полуночи, казалось бы даже загудел огонь во вновь сложенной печке, перестало пахнуть сыростью и дрянью, но запахло каким-то интересным пьянящим ароматом. По этому поводу горничные завели патефон и плясали, а Серафима Макаровна в горячих чувствах обняла Владимира Ильича и долго, горячо целовала.

Тяжёлый, одуряющий дым окутывал изнутри белый дом, и никто не заметил, как у крыльца заглох мотор, и на пороге появилась Надежда Константиновна.