282 - Борис Борисович Петров Страница 2

смотрел игру, переживал, на эмоциях накатал запись в блоке (это мой блог, подтверждаю, я его веду; да вы посмотрите, у меня там никакой политики вообще нет, не интересуюсь – я больше о работе, о спорте, о путешествиях). А вы считаете, что наша команда хорошо играла? Это испанцы играли хреново, вообще не похожи на себя; если бы это была старая команда, у наших бы вообще не было шансов: ни техники, ни формы – дворовая игра, вот что я вам скажу. Характер. Да, на характере выехали… Нет, конечно, я рад, что мы пробились в четвертьфинал, но все-таки убого…

Оскорбления? Мат? Позвольте, я же говорю – на эмоциях, и потом – это же лишь запись в фейсбуке. Личный блог.. Нет, конечно, нельзя оскорблять, я понимаю… Я отредактирую. Я сотру, удалю. Не жалко… Что, какие скриншоты? Улика? Жалобы? Нет, я не понимаю, о чем вы… Не могу понять. Статья 282? Но я ни к кому не хотел возбуждать никакой ненависти. К социальной группе «футболисты» и «болельщики»… Да что вы такое говорите! Я, я – я патриот России, я болею за нашу сборную; может, я неправильно оценил ситуацию, погорячился, я готов извиниться, если я задел чьи-то чувства, да я…

А Лена говорит – я трус. Будешь тут трусом. Не дай бог ей на своей шкуре испытать то, что испытал я…

Что мне только не писали в интернете! Я никогда не сталкивался с таким уровнем злобы. «Ты еще живой? Это ненадолго. Ходи с оглядкой, мразь».

И эти качки у подъезда… Крепкие, накаченные, коротко стриженные ребята. Они пили пиво, поставив бутылки на скамейку; я никогда не видел у нашего дома этих людей. У нас таких с 90-х годов не водилось. Рядом находится очень приличный бар – нет, они туда не зашли; качки нарочно расположились так, чтобы их было видно – они хотели, чтобы я их заметил… они хотели, чтобы я испугался.

Я испугался. Очень испугался. Мне показалось, что они пристально разглядывают меня – и Лену, ее ноги, ее красивую фигурку; я вдруг представил, как они врываются в подъезд и бьют меня, я отлетаю к стене, оглушенный, а они хватают девушку и…

Я страшно испугался.

– Смотри, не про тебя ли тут говорят? – спросил отец, показывая на экран телевизора.

«Я не прочувствовал его вины. То есть, я не понял, что он прочувствовал свою вину. Нет внутренних переживаний. Это непросто подверженность какой-то стихии – это образ жизни, это мышление, из этого могут выйти серьезные вещи, это может превратиться в экстремизм. Это вопрос правоохранительных органов»…

«Он имеет право писать, что угодно, а мы имеем право отвечать, как угодно…»

«Такие, как эта мразь, и есть причина того, что Россия…»

Бог мой. Отец послушал и пошел за корвалолом, и потом, когда он лежал на диване с серым лицом, а врач скорой уехал, сделав укол, мы с мамой сидели рядом, а папа недоуменно говорил:

– Ты действительно написал то, о чем они говорят? Публично? Ты сошел с ума, сын!

– Я не писал такого, отец! – возражал я. – Я просто мнение о футболе высказал.

– Но просто так люди не станут возмущаться, – тихонько проговорила мама. – Что-то приметили нехорошее в твоей записи… Люди – мудрые. Люди не ошибаются… К ним надо прислушиваться…

– Старик, это называется – общественное мнение, – разглагольствовал старый друг, сдувая с бокала пива толстыми губами пену. – У нас сетуют – мол, общество инертно. Ни фига – вот оно, общество! Ты, конечно, дурак. Решил кузькину мать показать? Ну и момент ты выбрал! Когда наши выиграли, в кои-то веки, когда мы, наконец-то, получили реальный повод для гордости и радости, ты вдруг решил набросить говнеца на вентилятор. А что ты тогда удивляешься, что тебя забрызгало? Сам виноват. Думать надо. Особенно надо думать, когда пишешь в Фейсбуке…

– А что же мне делать? – спросил я беспомощно. – Я никакой матери показывать не хотел, ни кузькиной, ни …

– Каяться, – уверенно сказал он. – Коли так вышло – каяться. Иначе заклюют.

Я заплатил за его пиво и написал три поста с извинениями – загомонили еще круче. Как меня ненавидели! Многие написали, что теперь, после того, что я сделал, кончена дружба (да что я сделал-то?). Негодяй, говорили люди. Предатель. Другие оценили мои извинения как пораженчество, конформизм, слабость.

– Ты жалок, – жалили они, и жалили больно.

В понедельник меня вызвал директор.

– Нам жаль, очень жаль, – сказал он. – Вы прекрасный работник, мы ценим вас, но положение безвыходное. Вы же напишете «по собственному желанию»? Мы не можем позволить вам остаться – ущерб имиджу фирмы слишком велик. В соцсетях возникла массовая кампания по бойкоту нашей продукции. Я узнал, что готовятся возбудить в вашем отношении дело…

Шеф с любопытством глядел на меня и в затруднении щипал бородку.

– Как это вас угораздило так влипнуть? – спросил он сочувственно, подписывая мое заявление. – Я удивлен.

– Я тоже, – сказал я подавленно. – Я никак не ожидал такой реакции…

– Реакция как раз понятна, – шеф изволил подняться из кресла и ходил по кабинету от шкафа до окна, пытаясь внятно выразить мысли: он любил четкие формулировки. – Мы живем в очень истеричное время. Наша фирма вне политики, и таковой и останется, иначе мы не сможем работать. Вы нанесли ущерб. Увы, но на будущее я могу дать только банальный совет: держите язык за зубами и будьте осторожны. Удачи вам! Мне жаль, что так вышло, но вы сами создали эту печальную ситуацию.

Я вник. Я понял. В один миг потеряв работу, друзей, внезапно оказавшись на переломе жизни, я осознал: надо скрыться. Надо забиться в нору и переждать, пока волна безумия спадет и про меня забудут: память у людей короткая; когда исчезает предмет травли, злоба утихает – или переключается на другой объект.

Я вспомнил, как несколько лет назад путешествовал по северу, и подумал – самое оно. В глухих, почти первобытных дебрях вряд ли что-то слышали обо мне, а если и слышали, то не станут отождествлять меня с героем ток-шоу и новостей. Здесь в Фейсбуках не сидят… Местных жителей волнуют другие вопросы, они здоровее и чище обитателей столиц. Надо снять жилье и постараться не давать о себе знать – столько, сколько потребуется. Купить телогрейку… Нахлебаться вдоволь ухи…

– Ты трус, – заявила Лена, бог ей судья; да – я трус.

Лучше быть трусом, чем затравленным зверем, который беспомощно скалится на преследователей. Я не хочу воевать с миром и с людьми; я лишь