Кладбище гусениц - На Мае Страница 2

– Видишь, в окнах ― небо. Внутри всё провалилось, но стены стоят.

– Да, вижу. ― едва прошептала она.

Я смерил её торжествующим взглядом:

– По краям ― лестницы!

Она посмотрела на меня, но никак не отреагировала. Ну ладно, что взять с девчонок, они никогда с нами не ходили. Я продолжил:

– Мы с ребятами со двора очень любили подниматься наверх по лестницам, сидеть в окнах или на балках, иногда пить пиво.

Она чуть улыбнулась. Я знал, что это её взбодрит, как раз к месту.

– Я же рассказывал тебе, когда был ближе всего к смерти?

Она совсем притихла, посильнее сжав мою руку. Видимо, зря я так сразу, но пусть. Я продолжил.

– На самом верху нет крыши ― только кромки стен толщиной в два кирпича и козырьки над лестничными пролетами с обеих сторон. Причём, стены настолько обветшали, что ребята постарше садились прямо на них и вручную разбирали кладку. Представь, брали кирпичи прямо со стены и кидали вниз.

Рука уже болела. Я посмотрел на Лизу и улыбнулся.

– Однажды, мы сидели на козырьке с одной стороны и захотели на другую. А ведь это целая вечность: пока спустишься, пока пройдешь внизу, пока поднимешься. Так что мы решили пройти сверху.

Высвободив руку, я приобнял Лизу, глядя наверх Разлома.

– Мне было лет десять. Никогда больше я не видел так ярко. Разваливающаяся кладка под ногами, толщиной едва ли в две ступни. Я должен идти, но не знаю сколько. Взгляд точно под ноги, на кирпич. За ним, на пять этажей ниже ― земля. Она сливается в сплошной поток, будто я несусь на гоночной машине. А в голове ― простое понимание, не облеченное в слова, но с ощущением, как от фразы “я могу умереть”.

Я взял передышку, проследив глазами свой путь по острой кромке стены.

– Забавно, ― продолжил я, ― не было лишних мыслей. Никаких мам, пап. Был страх, настолько сильный, что не сковывал, а подгонял. Был я на полоске двух кирпичей. И был мир вокруг полоски, где мое появление означало бы смерть. ― я помолчал, вспоминая это ощущение с прикрытыми глазами, ― Не помню, что было, когда я дошел до конца, меня будто отключило. ― я открыл глаза и посмотрел на Лизу, ― Как-то так.

Она дрожала, зарывшись носом мне в плечо, всхлипывала. Я с улыбкой потерся о её волосы.

– Ну ты чего переживаешь, это же просто история. Я только рад, что у меня такая есть. Кстати,― я отпрянул, держа её на вытянутых руках, ― не хочешь туда забраться?

– Ты совсем дурак? ― она высвободилась и стукнула меня по груди, ― Конечно, нет!

– Правда не пойдешь?

Мне не верилось в её отказ, пусть его стоило ожидать с такой бурной реакцией. Только вот её я и не ожидал.

– Погоди, ― она не двигалась, глядя на меня огромными глазами, ― я думала, ты пошутил.

– Конечно нет, зачем бы иначе рассказывал?

– Никуда ты не пойдешь! ― она вцепилась в меня так, будто думала, что первый же шаг меня убьет.

– Ну ладно тебе, можешь побыть здесь, если хочешь, но я должен снова это почувствовать.

– Что “это”? Зачем должен? ― тихо всхлипнула она.

– Это сильное переживание, но я забываю его… Я хочу снова увидеть мир в красках… Проверить себя нынешнего, прочувствовать себя прошлого.

Я отвечал с паузами, на ходу отвечая и самому себе.

– Это слишком!

– Но почему? ― я понимал почему, но мне было тяжелее смириться, чем напирать.

– Потому что мне страшно. ― она ничуть не ослабила хватку.

– Я смог пройти однажды, чего ты боишься?

– Нет. ― повторяла она, прижимаясь ко мне.

Никакие слова не действовали, она их не слышала. Я так и не смог её убедить, даже просто погулять внизу. Я заковылял прочь, к арке в доме напротив Разлома, пытаясь вспомнить, почему обязал себя с ней считаться.

Мы шли по арке, когда Лиза потянула меня за руку.

– Давай поедем домой? ― сказала она, остановившись, ― Тут жутко, дома эти, пустота, ещё твоя история. Я больше не могу.

Я смотрел на неё, борясь с раздражением, но не подавал виду.

– Больше ничего страшного. Осталось всего одно место, за этой аркой.

Она мялась. Я отвернулся и пошел дальше, дернув её за руку. Мы вышли с другой стороны, такой солнечной, что я ощутил резь в глазах. Этот двор выглядел намного живее: по площадке бегала пара мальчишек, вдали прогуливалась женщина с розовой коляской, на скамейке беседовали бабушки.

Лиза остановилась. Кажется, её ободрил контраст с мертвой тишиной, из которой мы вышли. Я даже обернулся, чтобы убедиться, что у Разлома было иначе. Действительно, было, а теперь ― всё, как в детстве. Кроме сепии.

Прямо от арки, мимо детской площадки шла, пересекая весь двор, обрамленная оградкой дорожка. Мы прошли по ней, я сел на корточки спиной к площадке. За оградкой, с другой стороны, была узкая полоска земли.

Рядом друг с другом там росли четыре тополя, отчего вся трава была покрыта его семенами ― такими длинными мохнатыми хвостами. В самом центре, над ними выглядывал одуванчик, ещё детски-жёлтый.

– Вот почему я хотел побывать здесь весной. ― сказал я скорее себе, ― Это ― кладбище гусениц.

Она чуть наклонилась, рассматривая землю.

– Так мило. ― протянула она, ― Но это же не гусеницы.

Из-за дерева выпорхнула бабочка и села на одуванчик.

– Еще какие гусеницы. Вон и бабочка, только родилась.

– Ну что ты издеваешься? ― она присела рядом со мной и подняла одно из семечек, ― Это же семена тополя. И бабочки не рождаются из мертвых гусениц.

– Разве? ― я взял семечко и покрутил в руке, ― А я всегда думал, так выглядит шкурка гусеницы.

Она покосилась на меня, приподняв одну бровь.

– Шкурка? Гусеницы? ― отчеканила она, ― Ты как часто пил пиво вместо школы?

Пожав плечами, я бросил семечко и продолжил, подняв другое.

– Мы постоянно пытались понять, откуда гусеницы берутся, устраивали слежку, строили теории, почему именно здесь.

– Какие например?

– Например, что здесь муравьи приносят дары своим богам. Не удивляйся, ― махнул я рукой, ― тогда была популярна тема Древней Греции. Все обожали Геркулеса и Перси Джексона. Но была у нас любимая версия. Мы представляли, что здесь проходил вечный бой гусениц, а после их смерти, бабочки, души погибших солдат, разлетались, зазывая новых на битву.

– Но тогда вы видели