То самое место - Виктория Александровна Миско Страница 2

Было так странно снова смотреть в эти глаза в ожидании озорного огонька, искры эмоции. Но глаза молчали, как и их хозяин.

Река за спиной молодого человека шумела и продолжала жить.

Да.

Карина отвела глаза от шумной воды и только сейчас заметила серый фургон, который стоял возле раскидистой ивы вверх по реке.

– А ты приезжаешь сюда каждую осень?

Он молча кивнул.

– Зачем?

Мужчина молчал, и Карина поняла, что и он хотел задать ей тот же вопрос.

– «То место» не здесь.

Так же внезапно, как появился, Лука решил уйти. Он сделал несколько больших шагов в сторону своего убежища на колёсах и снова остановился. Карина продолжала стоять, и мужчина удивился, почему она на поняла, что ей следует идти за ним.

– Тебе нужно идти за мной.

– Правда?

Лука снова удивился.

«Она всегда была странной».

– «То место» не там.

Пару минут они шли молча, оставляя во влажной траве неуверенную тропинку.

– Я поняла.

– Ты не поняла.

– Поняла.

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Я не первый год вижу, как ты приходишь не на то место и пинаешь там песок. А потом уходишь, – они прошли мимо ивы. – Всё это время ты даже не пыталась найти «то место». Я видел.

– Значит, ты видел, – хмыкнула Карина и постаралась изобразить негодование, которое больше походило на дикую радость от встречи со знакомым незнакомцем. Ведь, по сути, она ничего про него не знала. – Да откуда ты вообще знаешь, что «то место» не там! Сколько времени прошло!

– 20 лет и 35 дней, – не раздумывая, сказал молодой мужчина и остановился.

Карина замерла. Перед ней была всё та же река, но в этом месте она была шире и шумела громче, ударяясь о крупные камни и расходясь мелкими волнами с белой пеной. Ещё вверх по реке в воду упирались две широкие опоры моста, окружённые небольшими островками, поросшими травой.

– Мост… я совсем про него забыла.

– Здесь на дне глубокая яма, – Лука указал прямо перед собой. – Я плавал, видел её.

Это была та же самая река, что и ниже по течению, но именно здесь было «то самое место», и у Карины не было вопроса, почему. Она это чувствовала.

Когда оказываешься на «том самом месте», всё твоё существо говорит тебе об этом и не может не говорить. Сердце начинает биться чаще, мозг отчаянно пытается отказаться от ощущения безвозвратности и черноты, витающих в воздухе, а тело поддаётся, тело помнит.

Сначала у Карины задрожали колени, а потом мышцы наполнились мелкой дрожью. Она подняла на Луку совершенно беспомощный взгляд, и тогда он вложил в её руку камень – большой, холодный, отрезвляющий.

– Давай, – это было самое уверенное его слово за весь их недолгий разговор.

И Карина размахнулась. Рука разрезала воздух, вдруг вспомнив уроки физкультуры на школьном дворе, и камень разорвал влажный осенний воздух на мелкие кусочки воспоминаний. Он преодолел метры пожухлой травы и на огромной скорости упал в воду.

Гром. Тишина.

Я здесь, Сара. Я здесь.

От кружки вверх поднимался пар, и Карина посмотрела сквозь него на молодого мужчину. Лука пил чай мелкими глотками и осторожно, будто бы боясь громких звуков, поставил чашку на столик.

– Больше всего не люблю это время года.

Карина кивнула.

– Помню первую осень после лета, когда её не стало. Тихая была такая, онемевшая, оглушённая. Всё, что мне говорили, будто бы сначало проходило через миллиард лет, скукоживалось, выцветало и только потом долетало до меня эхом. Вся моя жизнь стала эхом того лета. Ты спрашиваешь, как я.

Карина обхватила кружку двумя руками и снова кивнула. Она не могла вспомнить, спрашивала ли об этом, но он продолжал.

– Посмотри, – он показал в маленькое окошко фургона, – я каждую осень приезжаю сюда – на это место рядом с камнем, где родители нашли её одежду. Первые годы приезжал на автобусе – сбегал с последних уроков и тратил все карманные деньги на билет, потом приезжал на машине и оставался до первых холодов, теперь вот купил фургон, чтобы было не так холодно. Я обживаюсь здесь, пускаю корни на этом месте, а ты спрашиваешь, как я.

– Я слышала, что у тебя были отношения.

– «Были» по той же причине. Я хотел быть здесь, а не там.

– Ты говорил с ней об этом? Говорил, что это место для тебя много значит.

В осенних сумерках поле выглядело особенно одиноко, и Лука издал звук больше похожий на стон, чем на смех.

В фургоне уютно. Над кухонным гарнитуром горит ряд маленьких лампочек, чайник и кастрюля бросают тень на столешницу. Лука снова отпил чай и тихо поставил чашку на стол.

Мария подвинула тонкую перегородку, которая в фургоне отделяла спальню от гостиной, и присела на диван.

– Это просто фанера, покрытая тканью, – её голос звучал радостно, и от этого Луке стало особенно грустно. – Ты купил этот фургон, чтобы ездить туда?

Даже название этого места Мария произносила слишком спокойно, а Лука очень хотел, чтобы ей было больно.

– Да, – холодно бросил он.

– Хорошо.

По-осеннему разноцветные ветви берёз во дворе дома, где они с Марией уже полгода снимали квартиру, унизительно весело пританцовывали. Они откликались с рыжими волосами девушки, дразнили Луку, напоминая что-то особенно дорогое, а теперь забытое. Радость.

На миг он забыл, как дышать, и наполнился гневом, за который, он знал, ему придётся расплачиваться.

– В этом нет ничего хорошего! Ничего! Ничего хорошего! – он резко встал с дивана и пол под ним скрипнул. – Я еду туда не потому, что там хорошо! Сколько раз можно это говорить!

– Хорошо, – Мария выставила ладони перед собой в жесте, который должен успокаивать. – Я не знала, что для тебя это так важно. Ты не говорил.

– Да что ты вообще знаешь, – презрительно бросил Лука.

– Я не любил её, чтобы хотеть с ней говорить, – Карина сидела перед ним, но он боялся на неё смотреть, произнося эти слова. Женщины – источники радости, которую он не заслуживает.

– Ты ни с кем об этом не говорил?

– Ни с кем, кто её не знал.

– И кто же её знал?

– Мама, отец и дед.

– Надеюсь…

Опередив её вопрос, Лука отрицательно покачал головой. Он не чувствовал себя виноватым за молчание, и ему очень не хотелось лишний раз поднимать это вопрос к своей совести. Ведь давно уже стало ясно кто и кому должен открывать душу. Никто никому ничего не должен.

– Я тебе ничего не должна, Лука, – голос пожилой