Веретено - Владимир Юрьевич Коновалов Страница 2

По пути над улицами, высоко над площадью вспыхивали картины хроник полетов в космос. Счастливые пуски, счастливые возвращения, счастливые лица. Нынешней весной всем снова нравилось на это смотреть и это обсуждать. У знакомого фасада тротуарные плиты позволяли любоваться собственным отражением, перевернутым вверх ногами. В ногу, левой. Всегда, когда поднимался по этим ступеням, Он пытался думать об их величии, вернее пытался вызвать в Себе чувство благоговения перед их величием. Этому должна была помочь их уже непоправимая вытертость и скошенность, как намек на то, что они готовы уже быть древностью. Представлял, как по ним поднимались разные поколения великих людей, все те, кем Он должен восхищаться. Их темные одинокие фигурки на фоне этих длинных неподъемных плит под открытым небом. Но не получалось. Какое-то неискреннее было впечатление.

Он пришел. Он уже бывал здесь, здесь Его помнили и без слов пропустили. Широкая парадная лестница застелена ковром. Двери неуютно маленькие под этим высоким потолком. Ассистентки в приемной не было, Он присел, ногу на ногу.

– Еще раз говорю доброе утро всем, находящимся под впечатлением вчерашнего вечера обострения интуиции, – кто-то дерганый говорил в приемнике, – И позволю все-таки себе отдельно поприветствовать всех добрых и бескорыстных, за исключением тех, кто не забыл о себе. И хочу напомнить, что личная нескромность, как и глупость, не должна поощряться. Посмотрите в окно, и вы не сможете не согласиться со мной, что сейчас как раз подходит моя любимая пластинка 1944-го года. Наслаждаемся вместе.

Он повернулся к необъятному прозрачнейшему окну. Да, все чудесно.

Подумав, что пришел зря, Он поднялся. Не было никакой досады, что не приняли в назначенное время. Все всегда успевает только тот, кто ничем не занят. Как, например, Он.

Внизу на проходной Его остановили: «Вам просили передать это». На листке была копия сообщения, что Его желание расторгнуть контракт еще не встретило понимания, и что у всех, ну просто буквально у всех, есть к Нему горячо убедительная просьба рассмотреть другие варианты и предложения, коих великое множество.

Поскольку на сегодня пока дел больше не было, рассмотреть Ему сейчас хотелось другое. И Он обратился к тому, что так занимало Его с утра. Жизнь. Ложь. Ухватив живые витки, позволил веретену дальше вить нить. И осторожно ступая по этой пока еще тонкой натянутой нити, Он двинулся по площади, пытаясь балансировать руками.

«Ложь, позволив обойти закон, то есть отсрочить его исполнение, породила жизнь. Жизнь есть уход от безразличия закона, жизнь есть приоритетное его исполнение в конкретной части мира. Приоритетность и есть яркая ложь мира. Жизнь есть инициация лжи – роста энергии – в среде, ее окружающую. Но и сам акт инициации требует лжи, пусть кратковременного и незначительного для прочности своих связей, но роста энергии – для ее высвобождения на сам этот акт запуска разрыва связей в окружении. Жизнь, несмотря на парадоксальность своего бытия, – законный процесс: разность величины энергии в мире допускает ее обратное движение – рост – в части мира. Мир хочет освободиться от энергии и освобождается. Но пока эта обуза есть, и до тех пор, пока она неравномерно отягощает разные части мира, движущая сила всеобщего перераспределения энергии содержит возможность зарождения жизни. Ложь может существовать в этой огромной волне движения к всеобщему равновесию – естественного перераспределения энергии, движимого разностью ее величин. Ложь содержится в росте энергии, но этот рост возможен только в части мира, общим для мира является ее снижение. Ложь всегда только явная часть истины. Истина скрыта в любой малейшей части мира – каким бы разнонаправленным ни было явное движение материи, в ней заложено то́лько стремление к началу. Ложь не может быть скрыта в самой материи; если ложь не явна, то ее потенциал скрывает только явная разность концентрации энергии. Закон – предпочтительность небытия. Запертая энергия родила время. Она освободится, и оно закончится».

Он отложил бумагу. Стемнело, а в доме-скелете нет света. Ложь мира добавлена в веретено. Он мысленно пробежался по списку, по тому, что от него осталось. Веретено уже не вило нужной нити из этих мест и людей. Все расплелось и проникло в другие узоры витков, узлов, плетений. Они все интересны, но нужная нить расплетается, и не видно уже, ведет ли она куда-нибудь.

Знание о добре и зле, ключи познания, ключи этики кажутся не просто утерянными, они кажутся вовсе не существующими. Есть лишь вера многих поколений, что они должны существовать. Это убеждение, его давление и время, сформировало русло культуры, которое призвано вывести к этому знанию. Сила этого убеждения приобрело свое существо. Существо без опоры на завершенную или хотя бы ясно высказанную идею, существо, нашедшее основание только в длительности веры. В этом веретено находит поддержку – совпадающую с ним движущую силу. Пусть слепую и беспочвенную, но поддержку.

Нить существования вьется и – расплетáется. Всё зыбко. Прошлое так же не выводиться из настоящего, как и будущее. Прошлое существует в лучшем случае в обрывках памяти и в части формы некоторых предметов, эти отражения частичны и по-разному изменчивы. Прошлое тáк же имеет вероятностную сущность, как и будущее. Как множество вариантов будущего свивается из актуальности, так эта актуальность и распадается на волокна прошлого. Подлинное прошлое – вопрос соглашения, но не правды. На самой материи нет единственного прошлого, она может отражать на своей форме любое мнение, как бумага может терпеть все что угодно. Актуальность совместима с различными вариантами прошлого, действительность расплетается, многие варианты прошлого информационно равноправны – случайны, а некоторые несбывшиеся имеют больше прав претендовать на роль основы действительности.

Но иногда варианты прошлого и будущего не так многочисленны, как обычно. Появляется доминирующая вероятностная нить. Нить из этого веретена, несмотря на случайность совпадений вариантов, случайность своего появления, сама уже не случайна – прочна. Более незыблема, чем воспоминания. Так же, как и эту нить история не могла не свить, существует знание, которое она не желает упустить. Однажды по какой-то своей прихоти затерявшись во времени, потеряв своего носителя, веретено этого знания с легкостью неизбежности обретает новых в желаемом для себя множестве. Потому что это веретено – всего лишь отражение основы мира, отражение того, что не нуждается ни в какой опоре.

Поэтому должно потерять опору Его подозрение, что стремление к этому знанию не присуще разуму, что необъятный мир необъятно пуст. Пусть нет на бумаге этого знания, в самом Веретене есть стремление к высшей