Пламя - Дмитрий Павлов Страница 2

Чак, который давно понял, что будет не в силах отказаться от затеи отца, желал хотя бы стабильности, дабы не трепетать каждый день в страхе неизведанности, а заранее знать, когда участь снизойдёт на него. Именно поэтому он предложил отцу рисовать в какие-то определённые, заранее запланированные дни. Но реакция ужаснула его.

— Я правильно понимаю, ты хочешь предложить мне внести в искусство строгость графика? — начал Даниэль привычно спокойным и монотонным голоском. — Предлагаешь рисовать только в определённые дни? Знаешь ли ты, — сорвался он на бас, — что искусство не поддаётся дисциплине? Дисциплина — рамки, сковывающие идею и мысль. А суть искусства в том, чтобы сносить рамки. Искусство — это свобода мысли и чувств, сердца и разума, свобода личности. Дисциплина же — это не самоконтроль. Подобный тезис ты можешь услышать от идиотов. Дисциплина — это оковы. Ты, ещё не понявший, что такое искусство, смеешь указывать мне, как правильно обращаться с своим творчеством? — после отец ещё несколько минут кричал на сына, который доселе не видел его в таком состоянии. Сей случай послужил причиной для создания своего дневника, к которому Чак впоследствии обращался множество раз.

Глава 2

«Через неделю мне исполнится четырнадцать. Четыре года я стоически терпел отца, терпел его «искусство». Я был чёртовым конформистом.

Под конформизмом я подразумеваю состояние души, отсутствие внутренней борьбы, а не внешней. Отсутствие внешней борьбы с моей стороны — вполне разумно, потому что она была попросту невозможна по отношению к этому тирану. Была разумна внутренняя борьба, скрытая от потусторонних глаз. Но, увы, к ней я пришёл лишь недавно, полгода назад.

С момента, когда мама ушла (как же мне её не хватает. По каким-то причинам я до сих пор не смог смириться с этой утерей), отец разумом тронулся с этим псевдоискусством. Ублюдок попросту заставлял меня страдать. Знаете, что я испытывал во время процесса творения?

Страх огня постоянно преследовал меня. С самого детства. Сколько себя помню — боялся огня, а когда видел хоть малейшую искорку, меня пробирал неописуемый первобытный страх. Страх этот как будто был врождённым, подобно страху высоты или громких звуков, но имел несколько иную форму ощущения. Он не поддаётся никакой характеристике. Единственное, с чем я могу сравнить это чувство, — вселенский страх перед космосом иль же страх потустороннего. Отец, увы, знал это и использовал в своих целях.

Даниэль был уверен в том, что человек всю свою жизнь не ведает собственного настоящего лика. Он, дескать, лишь прячется за мнимыми масками, а подлинное лицо проступает чрез эти маски лишь во время страданий. В принципе, мне безразличны его идеи, его головные тараканы. Точнее, были бы безразличны, если бы они напрямую не касались меня.

Впрочем, уже полгода Даниэль не рисует. Потому что я больше не боюсь огня. В том-то и заключалась моя внутренняя борьба, которая проходила на подсознательном уровне. Я даже не понял, как наступил тот самый момент, когда отец в очередной раз отвёл меня в тёмную комнату (так я называл комнату, в которой отец рисовал картины. В ней было слишком темно; сам же Даниэль называл её мастерской) и, усевшись за рабочее место, достал из карман до боли знакомую мне зажигалку Zippo, но на сей раз при её включении я не содрогнулся. Вид мой был непоколебим. Я удивил не только отца, но и самого себя. Только потом, через несколько часов после случившегося, я понял, что где-то в глубинах сознания ожидал такого исхода очередного процесса «творения» отца, но когда именно он произойдёт, я не догадывался, поэтому и смутился в тот день, даже немного испугался самого себя. Отец же не столько удивился, сколько рассердился, ведь я посмел нарушить его драгоценный процесс творения искусства. В тот день он десять минут держал маленький содрогающийся огонёк перед моим лицом, желая моих слёз. Я же испытывал чувство неловкости. Затем он пронзил меня взглядом и отправил к себе в комнату.

Я больше не боялся огня. В тот вечер я не увидел в пламени того, что видел раньше. Меня не окутывала пелена вселенского страха. Я был абсолютно нейтрален. Испытывал непонимание себя прежнего — что можно было увидеть страшного в огне? Да, безусловно, он мог причинить боль, но ведь целью отца было не причинить мне боль, а увидеть и нарисовать мой страх. А что есть страх? Ответная реакция на событие, которое ещё не произошло. То есть страх — это эмоция, вызванная как бы на опережение в целях обезопасить тело. Так как страх реагирует на ещё не произошедшее, я считаю, что страх — это тотальная глупость.

Ах, да, совершенно забыл отметить, он рисовал «истинного» меня того ради, чтобы потом, как я понял, просматривать мои изображения на холстах, когда я умру. Не знаю, с чего он взял, что я умру раньше, чем он, но спрашивать об этом не стал. Как и о многом другом. Спрашивать что-то у странного человека — не лучшая идея, вы можете не суметь найти общего языка, потому я не задавал лишних вопросов.

Вернусь к тому, что произошло после моего первого дня нейтралитета к огню. На следующий день отец всё так же не смог добиться моих страданий. На сей раз я уже понял, что освобождён от этого страха, поэтому попросту наслаждался тем, что отец, который в такие моменты казался мне жестоким тираном, не мог получить желанного. Вот только последующей реакции я не ожидал.

Отец встал с стула и поднёс зажигалку так близко к моему лицу, что я почувствовал обжигающее тепло. Именно в этот момент я понял, что настало время показать, что в этом доме не у одного Даниэля есть клыки, и подставил лицо прямо под огонь, который в мгновение сжёг мне все ресницы и часть брови на правой стороне лица. Не знаю, какими мыслями я распоряжался, когда проделал это, и были ли в моей голове мысли в принципе. Как мне кажется, это было не обдуманное действие, а что-то молниеносное, какая-то искра, вспыхнувшая во мне и велевшая сделать это. Такое чувство, что это вовсе не я сделал. Словно что-то на мгновение пробудилось во мне и тут