Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия Страница 20

- А как ты насчет двоеженства полагаешь?

Балалайкин сейчас же опять расцвел.

- Вообще говоря - могу! - воскликнул он весело, но тут же, не теряя присутствия духа, присовокупил: - Но, в частности, это, разумеется, зависит...

- Давай же кончать. В два слова... тысячу рублей?

Балалайкин встрепенулся.

- Голубчик! да ведь вы... по парамоновскому делу?

- Да.

- Помилуйте! мне Иван Тимофеич, без всякого разговора, уж три тысячи надавал!

- То была цена, а теперь - другая. В то время охотников мало было, а теперь ими хоть пруд пруди. И все охотники холостые, беспрепятственные. Только нам непременно хочется, чтоб двоеженство было. На роман похожее.

Балалайкин раза три или четыре прошелся по комнате. Цифра застала его врасплох, и он, очевидно, боролся с самим собою и рассчитывал.

- Меньше двух тысяч - нельзя! - сказал он, наконец, решительно, помилуйте, господа! тысяча рублей! разве это деньги?

- Да ты пойми, за какое дело тебе их дают! - убеждал его Глумов, разве труды какие-нибудь от тебя потребуются! Съездишь до свадьбы раза два-три в гости - разве это труд? тебя же напоят-накормят, да еще две-три золотушки за визит дадут - это не в счет! Свадьба, что ли, тебя пугает? так ведь и тут - разве настоящая свадьба будет?

- А потом-то... вы забываете?

- Что же "потом"?

- А суд?

- Чудак, братец, ты! сам адвокат, а суда боится! Но тут уж и я счел долгом вступиться.

- Балалайкин! - сказал я, - ничего не видя, вы уже заговариваете о суде! Извините меня, но это чисто адвокатская манера. Во-первых, дело может обойтись и без суда, а во-вторых, если б даже и возникло впоследствии какое-нибудь недоразумение, то можно собственно на этот случай выговорить... ну, например, пятьсот рублей.

- Пятьсот! Ни один лжесвидетель не пойдет показывать в суд меньше чем за двести пятьдесят рублей... Это вам я говорю! А, по обстоятельствам дела, их потребуется, по малой мере, два!

- Но ведь это же пятьсот рублей и есть?

- Позвольте... а что же мне... за труды?

- А тысяча рублей, которую вы получите немедленно по совершении обряда!

- Тысяча... тысяча! - а моральное беспокойство! а трата времени! а репутация человека, который за тысячу рублей... Тысяча, смешно, право! ведь мне свои собратья проходу за эту тысячу не дадут!

И Балалайкин опять в волнении зашагал взад и вперед по комнате, беспрестанно и не без горечи повторяя: тысяча! тысяча!

- Да накинь же ему пять сотенных! - шепнул я на ухо Глумову.

Но не успел он последовать моему совету, как дело приняло совершенно неожиданный оборот. На помощь нам явился Очищенный.

- Позвольте - мне! - скромно напомнил он нам об себе, - я за пятьсот...

Эта благотворная диверсия разом решила дело в нашу пользу; Балалайкин сейчас же сдался на капитуляцию, выговорив, впрочем, в свою пользу шестьсот рублей, которые противная сторона обязывалась выдать в том случае, ежели возникнет судебное разбирательство. Затем подали шампанского и условились, что мы с Глумовым будем участвовать в двоеженстве в качестве шаферов, а Очищенный в качестве посаженого отца. Причем последний без труда выпросил, чтоб ему было выдано десять рублей в виде личного вознаграждения и столько же за прокат платья.

Когда все эти подробности были окончательно регламентированы, Глумов предложил на обсуждение следующий вопрос:

- А теперь вот что, господа! Предположим, что предприятие наше будет благополучно доведено до конца... Балалайкин - получит условленную тысячу рублей, - мы - попируем у него на свадьбе и разъедемся по домам. Послужит ли все это, в глазах Ивана Тимофеича, достаточным доказательством, что прежнего либерализма не осталось в нас ни зерна?

Мнения разделились. Очищенный, на основании прежней таперской практики, утверждал, что никаких других доказательств не нужно; напротив того, Балалайкин, как адвокат, настаивал, что, по малой мере, необходимо совершить еще подлог. Что касается до меня, то хотя я и опасался, что одного двоеженства будет недостаточно, но, признаюсь, мысль о подлоге пугала меня.

- Собственно говоря, ведь двоеженство само по себе подлог, - скромно заметил я, - не будет ли, стало быть, уж чересчур однообразно - non bis in idem {Никто не должен дважды отвечать за одно и то же.} - ежели мы, совершив один подлог, сейчас же приступим к совершению еще другого, и притом простейшего?

- Теоретически, вы приблизительно правы, - возразил мне Балалайкин, двоеженство, действительно, есть не что иное, как особый вид подлога; однако ж наше законодательство отличает...

И вдруг меня словно осенило.

- Господа! да о чем же мы говорим! - воскликнул я,жида! жида окрестить! - вот что нам надобно!

Эта мысль решительно всех привела в умиление, а у Очищенного даже слезы на глазах показались.

- Знаешь ли что! - сказал Глумов, с чувством пожимая мою руку, - эта мысль... зачтется она, брат, тебе! И немного погодя присовокупил:

- Подлог, однако ж, дело нелишнее: как-никак, а без фальшивых векселей нам на нашей новой стезе не обойтись! Но жид... Это такая мысль! такая мысль! И знаете ли что: мы выберем жида белого, крупного, жирного; такого жида, у которого вместо требухи - все ассигнации! только одни ассигнации!

- У меня даже сейчас один такой на примете есть! - заявил Очищенный, и очень даже охотится.

- И мы подвигнем его на дела благотворительности, - продолжал фантазировать Глумов, - фуфайки, например, карпетки, носки...

- Но не забывай, мой друг, и интересов просвещения! - напомнил я.

- Еще бы! Это - на первом плане. Вот, говорят, в Сибири университет учреждают - непременно надобно, чтоб он хоть одну кафедру на свой счет принял. Какую бы, например?

- Я полагал бы кафедру сравнительной митирогнозии - для Сибири даже очень прилично! - предложил я.

- Чего лучше! Именно кафедру сравнительной митирогнозии - давно уж потребность-то эта чувствуется. Ну, и еще: чтобы экспедицию какую-нибудь ученую на свой счет снарядил... непременно, непременно! Сколько есть насекомых, гадов различных, которые только того и ждут, чтобы на них пролился свет науки! Помилуйте! нынче даже в вагонах на железных дорогах везде клопы развелись!

- Позвольте вам доложить, - вступился Очищенный, - есть у нас при редакции человек один, с малолетства сочинение "о Полярном клопе" пишет, а публиковать не осмеливается...

- Почему не осмеливается?

- Да наблюдения, говорит, недостаточно точны. Вот если бы ему по России с научною целью поездить, он бы, может, и иностранцев многих затмил.

- Отлично. А как ты полагаешь, приятелю твоему десяти тысяч на экспедицию достаточно будет?

- Помилуйте! да с этакими деньгами он даже к родственникам в Пермскую губернию съездит!

- Пускай едет. Для пользы науки нам чужих денег не жалко. Нет ли еще каких нужд? Проси!

- Осмелюсь... Вот вы изволили сейчас насчет этой науки выразиться... Митирогнозия, значит... Самая эта наука мне знакомая... Так нельзя ли кафедру-то мне предоставить!

- Будем иметь в виду.

Затем Очищенный предъявил еще несколько ходатайств и на все получил от Глумова благоприятный ответ. Наконец, наш ordre du jour {Порядок дня.} исчерпался, и Глумов, закрывая заседание, счел долгом произнести краткое резюме.

- Итак, господа, - сказал он, - все вопросы, подлежавшие нашему обсуждению, благополучно решены. Вот занятия, которые предстоят нам в ближайшем будущем. Во-первых, мы обязываемся женить Балалайкина, при живой жене, на "штучке" купца Парамонова (одобрение на всех скамьях). Во-вторых, мы имеем окрестить жида; в-третьих, как это ни прискорбно, но без подлога нам обойтись нельзя...

Он остановился на минуту и вдруг, как бы под наитием внезапного вдохновения, продолжал:

- Позвольте, господа! уж если подлог необходим, то, мне кажется, самое лучшее - это пустить тысяч на тридцать векселей от имени Матрены Ивановны в пользу нашего общего друга, Ивана Иваныча? Ведь это наш долг, господа! наша нравственная, так сказать, обязанность перед добрым товарищем и союзником... Согласны?

Вместо ответа последовал взрыв рукоплесканий. Очищенный кланялся и благодарил.

- Это даже и для Матрены Ивановны не без пользы будет! - говорил он со слезами на глазах, - потому заставит ее прийти в себя!

- Прекрасно. Стало быть, и еще один пункт решен. Объявляю заседание закрытым.

VIII

Мы возвращались от Балалайкина уже втроем, и притом в самом радостном расположении духа. Мысль, что ежели подвиг благонамеренности еще не вполне нами совершен, то, во всяком случае, мы находимся на прямом и верном пути к нему, наполняла наши сердца восхищением. "Да, теперь уж нас с этой позиции не вышибешь!" - твердил я себе и улыбался такой широкой, сияющей улыбкой, что стоявший на углу Большой Мещанской будочник, завидев меня, наскоро прислонил алебарду к стене, достал из кармана тавлинку и предложил мне понюхать табачку.

Так шли мы от Фонарного переулка вплоть до Литейной, и на всем пути будочники делали алебардами "на кра-ул!", как бы приветствуя нас: "Здравствуйте, вступившие на истинный путь!" Придя на квартиру, мы сдали Очищенного с рук на руки дворнику и, приказав сводить его в баню, поспешили с радостными вестями к Ивану Тимофеичу.