Александр Стеклянников - Предназначение Страница 20

Саах вернулся домой и уставился в надоевший экран... Показывали "Новости"...

x x x

Она стремительно ограничивалась. Вот она стала Нат, красивой сильной Нат. Видимая часть спектра сузилась до узкой полоски между инфракрасным и ультрафиолетовым. Две дыры закупорились глазными яблоками. Миры медленно проникали один в другой, неслась в черноте клетка Солнечной Системы с несколькими пылинками вокруг светящегося шарика. На одной из них, покрытой большей частью пленочкой воды, покоился маленький континент, состоящий из областей гладких и шершавых. Шершавые назывались горами и мелкосопочниками, гладкие - равнинами, впадинами. Она подкрутила увеличение. Одна из равнин при ближайшем рассмотрении была покрыта световыми точками и малюсенькими кирпично-бетонными коробочками, расставленными в некой магической геометрической последовательности. По улицам бегали стальные букашки с выхлопными трубами. Ее неудержимо тянуло к одной из кирпичных коробочек. Это было, как сродство вибраций. Она максимально, до упора, повысила увеличение, вошла в отождествление с собой, проплыла к одному из квадратных окон и исчезла... Вселенная накручивала круги.

И о чем болтал диктор на экране, Сааха не заботило. Он не понимал ни слова. Его клонило в пустоту, в бездну, в липкую усталость. Красная злоба, раздражение смешивались с черной ленью, и эта смесь застывала причудливыми сталактитами в его мыслях и действиях. Он медленно погружался, скатывался, не обращая внимания на отчаявшуюся Йу, потеряв связь даже с внешним Саахом и слыша только диктора на экране, расплываясь амебой по... Вспышка; он увидел кресло, стул, стену. Услышал шелест страниц книги в руках Йу, забравшейся с ногами на диван. Он видел и слышал это и раньше, но сейчас это стало вдруг потрясающе новым, как будто в каждый предмет ворвалась жизнь. Она вломилась и в Сааха.

- "Сейчас. Сейчас... Будет. Еще несколько секунд. Пять, четыре, три..." - Саах замолчал, посмотрел на Йу.

- "Что?" - спросила она, оторвавшись от книги. Лучи ее глаз пронзили черные сталактиты, ворвались в него, вспучили черный гудрон тамаса и прокричали безмолвно:

- "Наконец-то!!! Сколько можно было тонуть?! В тебя было не пробиться! Что с тобой творилось?! Ну, сейчас мы устроим в тебе тарарам! Погоди же!!!"

- "...Что?" - спрашивала Йу. Саах чувствовал и видел, как в замедленной съемке, разлетающийся в куски вязкий панцирь и свою молодую, ту же, но прозрачную и пористую, кожу.

- "Сейчас. Вот, сейчас..." - он напрягся, наконец в дверь стукнули раз и другой, и он пошел открывать. Он уже видел себя в лесу, их было трое, они шли долго, дело делалось, все было о'кей. Когда она вошла, он сразу узнал ее - Нат - повел на кухню, усадил, предложил чаю, Йу достала банку сгущенки и печенье, они оживленно говорили, пришел Стас, стало еще более шумно, часы пробили двенадцать, час, два. Стас ушел, пожелав исполнения предназначений; его эксперимент шел своим чередом, и сейчас он как раз учился жить без крыльев...

Саах раздувался. Он приподнялся и вылетел в окно, покинув молча уставившуюся вдаль Йу, задумчиво помешивающую ложечкой чай Нат и уронившего голову на руки Сааха. Он отправился в сны, как и прошлой ночью. Как и всеми прошедшими ночами, снова забыв на земле свое тело. Пока это было так. И не было никакой возможности избавиться от вредной привычки каждую ночь умирать в теле, хотя Саах видел нечто дальше этого...

"... тело пластичное, гибкое, бесконечное может,.. оно может участвовать во всех путешествиях сознания. Переживания могут быть тотальными. Более того, только с участием тела они станут абсолютно тотальными. Возникнет момент, когда человек в теле, не оставив позади трупа, пройдет сквозь состояние смерти и войдет вдруг в вечную жизнь. Это будет не усилие, не достижение, а естественная природа тела, ставшего вечным..." Мать смотрела с фотографии просто, нежно и пронзительно.

Утром они встали, распили кофе, молча собрали вещи, отдали ключи соседям и вышли на улицу. Они шли по фосфоресцирующему меридиану закрыв глаза, взявшись за руки,.. Саах нагнулся, поймал за хвост разлинованную плоскость, - Время, - повернул его поперек его изначального движения. Все замерло, - всякая причина схватила собственное следствие и удивленно разглядывала саму себя такой, какой она должна была бы стать через эоны тысячелетий. Лицом к лицу... Они втроем, продвигаясь в себе, видели все. Но видели ли это те трое, Саах, Йу и Нат, что неслись в легковушке по мокрому от росы шоссе в направлении Большого Леса? Те трое, что высадились у первых корабельных сосен и вошли в молчаливый лес, оставив водителя недоуменно смотреть им вслед? Тихо исчезли они в чаще, гармонично и бесследно. Тишина вибрировала, уходя за горизонт широким гладким Путем. По этому Пути они направились. Самое интересное было то, что они не знали, куда. Если бы они это знали, они уже были бы там.

x x x

Ему было все равно, с чего начинать, во что верить, как жить и умирать. Но, странно, он никогда не мог представить себе свой конец, свою смерть. Отдаваясь потоку мысли, воображения, он уносился в будущее через года и года, ощущал леса, дома, машины, руки, бьющие его и ладони, ласкающие его; комнаты, кроватные сетки, бронированные двери с глазками, небо и океаны. Но дальше... дальше почему-то все терялось в облаке оранжевого света, который поглощал его, растворяя маленьких Саахов в своей непобедимой субстанции, оккупируя все, не оставляя места ничему, кроме себя, ни даже маленькой посторонней пылинке в этом оранжевом засилье... И потом Саах просыпался. Сколько он ни пытался, он не мог попасть туда в бодрствующем состоянии, сохранив себя. Будущее оставалось на запоре. И не мудрено...

Они были свидетелями собственного исчезновения в этом огромном лесу. Как кусочки сахара в ведре воды, они становились все меньше, пока в конце концов ими не овладела тишина, плотный покой, который уже давно ощущался снаружи, и вот, наконец, он вошел в них через ставшую пористой и податливой индивидуальность. Исчезли время и пространство, как функции ограниченного тюремного существования. Это был один из сюрпризов. Что ждало их дальше? Глупо было задавать вопросы. Инструмент, задававший вопросы, вдруг стал спокойным и прозрачным, думать не было нужды. Через два дня, в одно пасмурное утро, в этот молчащий приемник хлынули ответы на все вопросы в мире, и стало понятным, зачем нужна была эта тишина, абсолютный нерушимый покой, вобравший в себя этот неистовствующий поток ответов и каким-то чудом все же остававшийся неподвижным и непоколебимым, несущим в себе предпосылки вечности, как мимолетное обещание бесконечного бытия...

- "...каждый камень, каждая травинка разделит всеобъятность бессмертного существования и бесконечного пребывания. Это будет конец великой иллюзии, миллионнолетней болезни, это будет высочайшее излечение конечного от своей конечности..."

- "...Мать, это будет теперь? В этот раз?"

- "...Можно сказать, что на этот раз нечто будет сделано. И уже сделано. Осталось отработать кое-какие привычки, типа: есть, спать, умирать, кое-в-чем отстрадать... Но все уже сделано..."

Думал ли он о маленьком Саахе, бредущем по лесу с двумя женщинами и кучей непонятных, ненужных вещей в чемоданах, о голодном измученном Саахе со сбитыми ногами и тьмой, горящей в бескрайнем взгляде. В его глазах отражался лес, и само его тело было отражением в озере Мироздания формы его индивидуальности. Никто не помнил, когда по этому озеру пошла рябь, в результате чьей роковой оплошности. Может быть, это было нужно? Никто не знал, зачем. Видимо, только "никто" и мог бы ответить на все эти вопросы. Но этим "никто" нужно было сначала стать. А мог ли это сделать кто-нибудь в одиночку, оставив все остальное, весь окружающий мир таким, как он есть? Лишь бросив после себя труп... Лишь став пищей для смерти...

- "Нет, нет. Это не решение". - Тайна была близка как никогда, но мир не хотел изменяться, мир пока еще призывал смерть. "...Бог на небесах смеется, Богу в человеческом сердце больно..." О, Господи, когда-то, миллиард лет назад, это говорил Стас. Но в чем причина нашей скорби?.. Вопросы, вопросы. Они так глупы, смешны и суетливы. В чем причина грозы? Ты помнишь, дорогой, ты говорил, что в атмосферном электричестве. А в чем тогда ее суть? В простом факте наличия своего в этом мире?.. Покой плотной прозрачной глыбой напрягался в существе, и все поверхностные завихрения и беспокойства мысли замораживались на месте, схваченные и обездвиженные могучей дланью. Тишина. Тишина... Ее звон был непередаваем, неописуем. Это плавное движение без малейшего сопротивления вдоль мировых событий. Эта алмазная прозрачность...

Вдруг она была нарушена. Стремительно сократившись, их сознание нырнуло в тела, разделившись на три маленьких невежественных комочка. Они стояли друг перед другом посередине заросшей лесной дороги, не в силах прозреть вышний промысел. Отождествление было слишком стремительным, и вопли измученных тел достигли их сознания, ослепив их болью, безысходностью, немощностью и грузом привычек. Поток мягкой белизны из глаз Нат иссяк, последние капли света озарили лик, и ноги ее подкосились, не в силах выдержать тяжести вековых накоплений. Истощение. Усталость. Банальная, всем известная формула. Все это было фальшью, безумным обманом! Но, боже мой, каким реальным обманом! Они не знали, где находятся, куда идти. Да и идти-то они не смогли бы. Они даже поверили бы в это, если бы не переживания всех предыдущих дней... Вдали послышался скрип, стук колес, громыхание и грубая ругань. Из-за поворота показалась телега с сидящим на дерюге мужланом полупьяного вида. Они сидели на обочине, сгорбившись и глядя в пустоту. Телега, поравнявшись с ними, дернулась и остановилась. Мужичок ошарашено посмотрел на троицу, сплюнул, осторожно слез, подошел ближе, встретился взглядом с Саахом и замер, не зная, что сказать. Он был предельно озадачен. Это жило, как движение часовой стрелки или как восход солнца, такое же незаметное, но неумолимое. Это вливалось в грудь через глаза и вызывало спазмы в горле. Мужик дернулся, выматерился и, злобно сверкнув взглядом, прошел обратно к телеге, бормоча под нос.