Чингиз Гусейнов - Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина Страница 20

27. Чёрный камень

(18) В свитке приписка, взята, очевидно, из другого текста, а тот... Нет, не отыскать первоисточник: Да не развеется в прах! Заголовок был иной, зачёркнут, прочитывается с трудом: Оживший Чёрный камень. А далее более авторский, нежели поясняющий текст: Строка навеяна, объясняла Хадиджа, восстановлением Каабы. А может, дочери Фатимы рождением? Какой-то ведь был знак!

Пронёсся, шипя в облаках, и пал, разломанный на куски. Я слышал! Белым обручем схвачено чёрное, подпоясано серебром, И упрятан лик, опалённый молнией. Во чреве - съеденный язык, слиплись немые губы, изнутри зазывает внутрь. И взглядом, что тоньше луча, - сквозь каменный мрак. И вышел в бездонную тьму, тьма за которой. И ещё. Ещё. Но что тебе там, где тебя не сыщешь? И ушедший - собою в себе, без себя, прочерченный грохотом вспышки. Я видел! ...Варга, когда Хадиджа прочла, был поражён прозвучавшим:

- Что это?

Мухаммеду показалось, что Варга говорит про чужое, особенно когда тот упомянул про умолкнувшую в камне тайну. - Вам с Хадиджой показалось: такое сочинить я не смог бы. - Так чьи ж тогда? - Моё - когда в сей миг я произношу. - Но ты молчишь! - Вам это кажется. Пытаюсь понять, что меня тревожит. Иду и иду! В пути... в пути... - и не поцеловать. Нет, не помогут, и взывал: когда ж, когда? И виделись мне берега. С берега, который здесь, мост брошен, тетивой изогнутый, повис. Кто-то смотрит, взгляд языкаст, но звук не пойман. Мост где-то там опущен, где берег слился с небом, уйдя в пожар заката. Иди, иди ж ко мне! Нет, не придет, услышала иль нет? Здесь его кто-то окликнул. Не раз и не два его окликали. Как впервые, когда услышал за спиной: Эй, Мухаммед!

28. Яблоко, разрезанное пополам

...Мухаммед шел в Каабу, довольный жизнью и собой в этом мире. У него есть дом, любимая жена Хадиджа, он уважаем в родном городе. Есть дочери, особенно дорога Фатима. Построили, восстановив, Солнечные и Лунные ворота Каабы. Покрыли храм крышей. Вокруг возвели ограду в рост человеческий. Но появилось впечатление, что кому-то она помеха. Кто-то постоянно её рушит, пытаясь через неё перелезть. Никак не избавится Мухаммед от навязчивой поговорки, что родилась: Кто разрушает ограду, того непременно ужалит змея. Вдруг чей-то явственный голос:

- Время придет - и крова лишишься! - Но тут же следом: - Но времени уже не будет! Произнёс невольно: - Но вот он я, и вот оно, время моё!

Кто-то коротко хохотнул: - Его уж нет, времени твоего!

Вперёд глянул - никого. Налево и направо - ни души. Назад повернулся пустынно. Громко произнёс, чтобы услышал неведомый: - Что ж, все умрём, покинув этот мир. Уйдём из дому. Я тоже. Но тот же голос: - Не о смерти речь веду!

Не успел ответить... - да и кому?!

- Тебя, живого и сильного телом и духом, зрелого в мудрости, изгонят из родного города! И камни будут вслед бросать! И колючки под ноги, чтобы поранился! - Кто ты, покажись! Кто кличет мне беду?! - Согбенная старушка зашевелилась у забора! Точно с неба, из-за туч свалилась. - Ты это пророчествуешь? - Я помалкиваю, да видно мне, что ждёт тебя. - Но я слышал!

- Не знаю, что услышал ты, - тихо прошептала и закашлялась, поперхнулась, но вдруг... Преобразилась вдруг! - Да, мои слова ты слышал! Тебя изгонят, ибо взором чист! - ?! - Здесь, в Мекке, посеется семя недоброе. И произрастёт оно, это семя, гневом и злобой к тебе!

- Что скажешь ещё?! - Недоволен, что заговорил со старухой. Но и не верить ей опасается. Кто-то, принявший облик её? - За плечами твоими широкими вижу... Кого б ты думал? - Ангелов? - Они у каждого - записывают дурные и добрые дела его. - Так видишь ты кого? - Сама не знаю: такого, чтоб плечи излучали свет, припомнить мне трудно. - Всё потому, что за спиной у меня лучи закатного солнца! - Я не слепа, обычный свет не спутаю с небесным! - Свет солнца и есть обычный свет, но он и небесный. - Не запутывай меня, а слушай, что говорят тебе! - Но кто ты? Тебя не видел прежде я. Рабыня ты? Но чья?! - Я - это ты! - Старуха?! - Но кто тебе сказал, что встретил ты старуху? Старик - ты сам!

...Дрожь охватила Мухаммеда, всё нутро затряслось, заспешил он домой. И всю ночь его лихорадило. А пред глазами играли слова из причудливо сплетенных букв:

Она и Я. Но более - Она.

И буквы изображали чашу или пиалу, которой черпал Мухаммед воду из колодца Замзам. А Хадиджа... Она глядела на укрытого одеялом мужа и вспомнила, как он сказал ей (возвращались как-то с поэтической ярмарки) про живительную воду, что собирается в колодце Замзам и не иссякает с той поры, как колодец был очищен дедом Мухаммеда - Абдул-Мутталибом. "Вот и строки, - заметил, - должны копиться в душе, и, если даже изольются, не обнажат дно, а ещё больше его скроют".

И прочёл: Взойду, когда нескорый круг свершу, а ты, ты яблоко возьми и надвое разрежь. Алощекастое - твоё, а бледноликое - моё. Ну на ж, держи! Волокна пальмовые - нити для сетей. И ни Его, и ни Её, а Нечто пополам. ...Стрела летит, в пути сгорая, и алый лик щеки горячей в губах взорвался волдырями. Хадидже услышалось: Тоска по сыну! Стало грустно. И жаль мужа.

...В полубреду, рожая нового ребёнка, Хадиджа молилась строками мужа. От них веяло тревогой. И - новой надеждой.

Мальчика родила!

Но о том, что вскоре умрет, как умер их первенец Касым, и что родившийся - последыш, Хадиджа не ведает пока. Месяц-другой сын носил имя отца Мухаммеда, да отдаст Абдулла лета свои, прожитые и непрожитые, внуку! Но снова, как и прежде, смерть... Она наступила в отсутствие Мухаммеда: он был в караванной поездке. И похоронила без него. Пусть боги объявят: за что им такое наказание? За какой грех губят её детей, обращая их в прах? И зачем дозволяют зачать, чтобы родились, и не губят во чреве, прежде чем дитя родится? Не будь многоречивой, Хадиджа, - услышала будто Мухаммеда, - ибо во множестве слов нет правды! Как сказать мужу? С каких слов начать? Когда лучше: сразу? чуть погодя? Нестерпимо горе его представить, нет, пусть остаётся в неведении. А он, не успев ступить в дом, спрашивает: "Где сын? Где он?"

Как мне пережить твое переживание?

"Где он?!" - уже в голосе тревога, а у неё сердце сейчас разорвётся. "Да, да, - лепечет она, - сын!" Понял! Предчувствие было! Неведомый промысл богов? - Боги видимые, - подчеркнул это слово Варга, - ни при чём: камни не ведают ни сном, ни духом о вашем горе. Это повеление Единого Бога! - Гнев Его? Но за что? - Это Его тайна. Но и некий знак! Сын не болел, стоял крепко на ногах, месяц-другой, и бегал бы здоровый. Смерть потрясла повторяющейся нелепостью. Может, Варга прав: Бог предупреждает? ...Расписывать и расписывать, а пред глазами строки, уводящие, точно ступени, в звёздное небо. Но строки... Если вслух произносишь, слышатся Мухаммеду как девичьи - его дочерей! - голоса, ими заполнен дом. Растут дочери, их трое, нет, четверо! Зейнаб, Ругийа, Умм-Кюльсум. И Фатима. А с Хадиджой - пятеро любимых женщин.

И при Мухаммеде всегда Али, ему уже десять. Смышлён, иногда скажет не по возрасту мудрёное, Мухаммед изумляется. Вчера вдруг Али возьми и скажи Мухаммеду: "Когда споришь с понятливыми, можешь их убедить, а когда с джахилом, невеждой, споришь - не пытайся убедить!"

"Да, - ответил Мухаммед, - времена джахильи продолжаются на аравийской земле!"

Рабыня Хадиджи однажды сказала госпоже, что на мекканском базаре Мухаммеда бездетным прозвали. - Как так бездетный?! - возмутилась я. - У него дочери есть! И в Али он видит сына! А они мне... - Замолчала: известно, что ей могли ответить, если нет в семье своего сына - продолжателя мужского рода. Правда, и по сию пору обращаются к Мухаммеду порой по кунье, или сыну: Эй, Абуль-Касым! - отец Касыма, хотя сын, нет в том секрета, давно умер. И потому не всегда уловишь, с каким умыслом назвали: по привычке или лишний раз уколоть бездетностью.

- ...Я больше не рожу, а тебе пора иметь наследника. - Участью своей я доволен. - Ты знаешь, что хочу тебе я предложить? - И не дав возразить: - У меня есть на примете молодая, зовут её Мария, она красива и крепка, и я ей верю, как себе. Ее и приведу к тебе! - Ты хочешь, чтобы у меня была вторая жена?! День уходит, беременный светом, оставляя в окне листопад. Сумерки нежности. Есть света ночь, есть мрака день. За тайною сокрытою вселенной чей-то взгляд. Что-то ещё, но что? Дыхание прохлады? Жар испепеляющий? Слышимость невысказанного. - Читай уж вслух! - Уловила.

- Ты и есть все мои жёны! Она и Я. Но более - Она. А всё иное - тлен. Тверди слова (и затверди!):

Ева - Хавва, Агарь - Хаджар, Хадиджа, Мария - Марйам. Кто ещё?

Христианка ли, чьё имя... - стёрто!

А может, иудейка, чьё имя... - тоже стёрто! И так тщательно, первое и второе имена, что ни прочесть, ни додумать.

- Будет, как я решила, не возражай: родит сына, но матерью буду я! ...Мягкость в обхождении с Хадиджой, о чём вскоре узнали, изумляла мекканцев. Но прежде родились строки - не были понятны ни тогда, ни теперь.

Отчего же? Всё ясно! Тебе, быть может, да. Забытый было гнев вздохнёт и улыбнётся,

водой из медного кувшина*, что был задет рукой вчерашней,