Божий контингент - Игорь Анатольевич Белкин Страница 20

подростком-девятиклассником, который за каникулы вымахал, а заматереть не успел, остался большим дитятей. Не шло Ленчику ни пить, ни с похмелья болеть, и, как Толик помнил, дрожал тогда этот питерец мелкой дрожью, думки мрачные гонял по лицу, морщинки ранние на лбу в гармошку складывал, и глазик один у него подергивался – болел человек, видно было, что или выпить ему хотелось, или, если нет, то уж поскорей от пьянки выходиться. Вадька в Питере подобрал это чудо случайно, когда сам проснулся в парке на скамеечке, после празднования долгожданной зарплаты, и очень удивился, что находится не в милиции и что большая часть денег все еще при нем. На соседней скамейке как раз сидел Ленчик, совсем как тот сказочный зайка, из лубяной избушки выгнанный, плакал и тянул дешевенькое пивцо.

– О! – сказал Вадька. – Спиртное? Дай глоток! И Ленчик, сперва напугавшись простецкой наглости незнакомца и приняв его за местного гопника, отдал всю бутылку. Но в завязавшемся разговоре выяснилось, что парень, хоть и не без гнильцы, но просто такой же слабый на алкоголь бродяга, как и сам Леня, да еще к тому же из деревни, – это успокоило, и страх потихоньку уступил место красноречию.

– Уволили? И выгнал отец из дома? За пьянку? – переспрашивал Вадька,  вклиниваясь в жалостливый лад Ленчикового повествования. – А сам он не пьет что ли? И пойти некуда? А бабло есть? Чё, последний косарь? Дела-а… А поехали к нам в деревню, – вдруг вырвалось у Вадика. – Поживешь, на рыбалку походим, поработаешь на свежем воздухе, а? Воздух-то у нас какой!

И Ленчик, деваться некуда, – не привык он, видно, как его собеседник, на скамейках спать, неприспособленный он, – взял да согласился, купил билет до Твери, отложил еще, сколько Вадька сказал, на дорогу дальше до нужной станции, и в аккурат осталось средств, на то, чтобы, если доведется, вернуться обратно.

И поехали. В поезде  Вадька пытался устроить диско-бар, бегал по вагону с голым торсом, буянил, – от проводника и милиции спас его Ленчик вежливой речью и теми своими деньгами, что заначил на обратную дорогу. А торс у Вадьки был интересный – разлинованный в частую бордовую полоску. Как раз перед тем, как устроиться в парке на ночлег, летал пьяный Вадька кубарем по эскалатору глубокого питерского метро, и острые ребра ступеней оставили на коже отдыхающего вахтовика следы – на долгую память о городе на Неве.

В Твери буян успокоился, и транзитный московский состав довез двоих мытарей до места без приключений. Прибыли в Померанцево среди ночи – было темно, и ожидаемой картинки с крашеными, в наличниках, домиками, коровьим стадом, крупной россыпью белых кур, как это расписывал Вадик, Ленчик не увидел. Не слышал он и петушиного кукареканья – один только собачий лай.

– Днем, днем сюда сходим, всё посмотришь, – успокаивал гостя Вадик.

Воздух, правда, – с этим он не наврал, – шибанул в нос, в гортань, влился в легкие, –  разнотравьем, хвоями, медом опохмелил путников, очистил от городского угара. Пока долго шли до нужной хаты, то тут, то там в бурьянной темноте кричал-дергал коростель – с таким звуком, наверно, отрывают от забора штакетник, прибитый толстыми ржавыми гвоздями.

В Артемьевке Вадькины мамка да отчим встретили поначалу весело, хорошо, налили чинно чего-то свойского, угощали. «Гости из Питера, – говорили Ленчику, – редко у нас бывают. Давай, Леонид, пей да закусывай, на тебе огурец! Курева нет? Так бери табачку, скручивай!»

И отчим Вадимов доходяжный – ребра да лопатки, да на ребрах синий куполок – пакет здоровый целлофановый рубленного своими руками самосада на стол шмякает и кладет старую пожелтелую газетку. Тут и народу набежало, как будто и не спят в Артемьевке по ночам: кореши Вадькины Егор да Петька Струнята, соседи лесник Ершов да бабка Верица, сиротка Юрка Сидор – все пришли про Питер послушать и помочь вахтовику побыстрее расправиться с остатками зарплаты. А, когда рассвело, еще и Толик на велосипеде со станции подтянулся.

– Лёня,  отведай сала, – Вадькина мамка внесла откуда-то завернутый в грязную марлю шматок.

– Чтоб ссыкулька стояла! – добавил прибаутку отчим, и, пока Лёнчик дивился народному юмору, к салу потянулась дюжина рук. Леньке не досталось, он растерянно хлопал глазами, оглядывая голодную и проворную деревенскую братию.

Весь гурт этот, то сидя за столом, то передвигаясь таборным выплясом по улице, одних соседей пугая, других – наоборот, вовлекая в свой босяцкий размах – «смотри, народ, как Артемьевка гулять умеет!» – к вечеру все имевшиеся деньги прикончил. Три раза за день на Толином велике Юрку Сидора посылали то в Померанцево, то в Пылинку за добавкой. И тут, когда посылать стало не на что и поредевшая компания вернулась в дом, Вадька выдал:

– Эй, питерский, давай свои билетные! Деньги ведь остались? Не жмись!

– Какие деньги? – Ленчик удивился так, что опять у него задергался глаз.

– Да ты чё? Выпить хотим, давай, а то искать начнем, хуже будет!

– Да я ж, дак ведь…

– А ну, выворачивай карманы, – Вадька, видать, про свои выкрутасы в поезде ничего не помнил, а может, думал, что у Леньки еще какая заначка имеется.

– Тебя же проводник хотел в милицию сдать, я ведь за тебя откупных дал этими деньгами! – Ленчик готов был заплакать, но Вадим уже распалился, не помнил, не верил и хотел лишь одного: если уж не допиться до полусмерти, то хотя бы подраться.

– Крыса! Гость хренов! На Вадькины пить – так он горазд, а свои – так зажал! – заорал на Ленчика тощий отчим.

– Некультурно так делать, – подвякнула мужу Вадькина мамка, – у нас принято последней рубахой делиться! Мы к тебе, как к человеку, даже последнее сало на стол, а ты….

Юрка Сидор, вместе с котом карауливший на полу мышь, исхитрился схватить гостя за ноги и дернул, – Ленька упал, разбив головой кошачье блюдце. Обшарить питерцу карманы все никак не удавалось, и Вадик уже взялся пинать лежачего ногами, но тут произошло то, чего никто не ожидал – Вадьке прилетело по морде от невысокого Толика, который из любопытства все еще ошивался у Румянцевых. Прилетело сильно и с хрустом – так, что Вадька сел на пол и притих. Тяжел на руку оказался юнец…

– Ну неужели непонятно, что денег нет у человека? Тут про крыс еще чего-то! Сами хуже крыс! – Толика трясло от негодования, пока он взывал к справедливости.

Притих почему-то и отчим, сказал сразу: