Последний вечер в Монреале - Эмили Сент-Джон Мандел Страница 20

Несколько дней он думал, что подготовка идет гладко и он приближается к пониманию, которое ему необходимо, но затем на дне своего гардероба он нашел незнакомый галстук. Он заметил его однажды утром, одеваясь, неделю или две спустя после запонки. Галстук валялся, словно его небрежно закинули туда из комнаты за ненадобностью. Но его невозможно было забросить туда под таким углом. Кристофер частенько закидывал вещи в шкаф, чтобы знать, что такое просто невозможно: вещи, заброшенные из комнаты, попадали в стену или в дверцу шкафа, даже если она была открыта, следовательно, галстук явно подбросили. Он же, в конце концов, сыщик. Он понимал, что его дразнят и он должен что-то сказать, просто обязан сказать и что сказанное может даже помочь, но галстук все снова сделал отчужденным, безвозвратным и невозможным. По дороге на работу он говорил сам с собой, пытаясь вызвать в себе что-то. Печаль? Гнев? Он был встревожен легким, но безошибочным чувством облегчения. По крайней мере, думал он, хоть что-то проясняется. Гораздо позже, когда вечерело, он сидел за столом, глядя на запонку, погруженный в прошлое.

Он встретил свою жену, когда они были детьми, в бродячем цирке. Странное воспитание, по многим меркам, но в те времена оно казалось нормальным: его отец работал укротителем львов, а ее родители были канатоходцами. Детство проходило в тысяче запыленных городов от Ванкувера до Галифакса, в оживленные тревожные годы, когда многие по-прежнему водили детей в цирк, и все ждали атомной бомбардировки, и Советский Союз все еще маячил мрачной империей из-за моря. Элайн вечно ходила с ободранными коленками, носила ленточки в косичках и закатывала родителям неистовые скандалы. Она происходила из старинного рода канатоходцев. Ее родители недоумевали, с чего вдруг дочь так ненавидит их профессию, и склонны были принимать все близко к сердцу. Зимы проходили в ожидании открытия сезона, в созерцании зимнего солнца из окна классной комнаты, в думах о новом отъезде, о встрече с Элайн в коридоре и в совместном обратном отсчете дней:

– Двадцать восемь дней, – говорила она таинственно, проходя мимо, и дети вокруг притворялись, будто им совсем незавидно. Кому же не хочется попутешествовать с цирком?

– Пятнадцать дней. Четыре, и наконец, завтра, – шептала она с горящими глазами, потому что, даже если она не хотела становиться эквилибристкой, сама мысль об учебе в школе дольше одного полугодия представлялась им обоим нелепой. И вот ранним утром длинная колонна грузовиков трогалась в путь на восток из Калгари, а он лежал на полу семейного дома на колесах, почитывая комиксы про Человека-Паука. Элайн – его лучший и единственный товарищ – иногда коротала время в пути между стоянками в одном прицепе с ним. Первый раз он поцеловал ее где-то между Оттавой и Торонто.

Десятилетия спустя, в Монреале он, закрыв глаза и стиснув запонку, оперся локтями о стол и прижал кулаки ко лбу. Посидев без движения несколько минут, он медленно распрямился, положил запонку в ящик стола, в котором лежала школьная фотография Микаэлы, и протянул руку к стопке папок на краю стола. Он раскрыл верхнюю папку и разложил карту, на полях которой двадцать восемь раз было написано имя Лилии. Он начал пренебрегать остальными расследованиями.

Кристофер безмолвно следил за ней через горы, прокладывая линии по североамериканскому континенту, звонил в дальние полицейские управления, находил места, где ее видели, собирал слухи, наводил справки. Из своей жизни он наблюдал за глубинкой, состоявшей из папок и документов, которые содержали разгадки ее исчезнувшей жизни, а его тропа сквозь дебри была отмечена кружками от кофейных чашек. Он засиживался допоздна. К делу была приобщена сотня с лишком страниц – фотографии, полицейские рапорты, возможные обнаружения; память, разложенная по конвертам и машинописным документам, кадры с камер наблюдения, ранние детские снимки; и один из них не давал ему покоя: он был использован газетчиками Квебека вскоре после ее исчезновения; на нем запечатлены два угрюмых темноволосых ребенка – Лилия и ее единоутробный брат Саймон, а позади улыбчивая мамаша на далеком крыльце. Маленький мальчик обнимает крошечную сестренку. Дети, насупившись, смотрят в объектив, а за ними – сияющая мать. Что могло заставить семилетнего ребенка убежать босиком по снегу? Вопрос озадачивал его.

Все же Лилия находилась где-то рядом. Шли месяцы, и он временами чувствовал, что приближается к ней. Случались любопытные мгновения, как озарения, когда он смотрел на карту и догадывался, где она находится. По вечерам он приносил папки домой и раскладывал документы на обеденном столе. Оттуда он отслеживал пропавшую девочку в пустыне, словно далекое крылатое существо в ослепительном небе; невидимая машина описывала дугу на шоссе, а он смотрел на карту в гостиной в Монреале. Микаэла следила за его отъездом с лестницы.

Иногда, в те вечера, когда они собирались вместе за ужином, что случалось все реже, он поднимал глаза на дочь, сидящую напротив, и молчаливо задавался вопросом, как ей объяснить впоследствии, в невообразимо сладостном будущем, когда Микаэла повзрослеет и они примирятся, и пропустят стаканчик-другой: я не избегал тебя, ты не виновата, но случились запонка и галстук, а твоя мама не говорила со мной, и мой брак… Объяснения разваливались даже у него в мыслях. (Записи о втором законе термодинамики: «Все системы неизбежно стремятся к энтропии. С какой стати моя семья должна быть исключением?»)

15

В раннем детстве окружающий мир представлялся Лилии вереницей гостиничных номеров, подобно архипелагу, простирающемуся по Соединенным Штатам. Островная жизнь протекала мимолетно и скоротечно: сплошь и рядом автомобили, мотели, придорожные забегаловки, обмен подержанных машин на пустынных окраинах, долгие перегоны по шоссе под солнцем и дождем, общение с официантками, которые считали, что ей еще рановато пить кофе, ночлеги на грубом постельном белье в дешевых мотелях, послания, тайно написанные в гостиничных Библиях: «Я не хочу, чтобы меня нашли».

Часы, проведенные в тиши библиотек: отец приносил ей книги по истории и науке, о людях, о которых, по его мнению, она должна знать, а сам садился неподалеку с газетой, пока она разбиралась со стопкой книг. По вечерам, в номере он проверял, насколько она усвоила прочитанное. Иногда возникали вопросы:

– Разве сегодня не школьный день? – интересовался библиотекарь или продавец книжного магазина.

Отец проинструктировал ее, как правильно отвечать:

– Я получаю домашнее образование, – говорила Лилия.