Сергей Мстиславский - Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках Страница 21

— Какую историю? — спросил Княжнин. Он отлично знал, о чем говорит Бистром, но хотел помочь ему переменить действительно куда-то в странном направлении ушедший разговор.

— Ты разве не слышал? — с готовностью отозвался Бистром. — Ростовцев, граф… не тот, что лейб-уланами командует, а Кавалергардского полка ротмистр. Он себе, как известно, целью жизни поставил проехать по всем железным дорогам, какие есть на свете…

— Да ну? — расхохоталась Тамара. — Вот… милый!

Бистром закивал обрадованно:

— И знаете: их оказалось совсем не так много, железных дорог. За два отпуска Ростовцев успел все объехать. С тех пор каждый год — весной — ему доставляют справку: в каком государстве какая в истекшем году новая дорога открылась. Он едет туда и — проезжает.

— Где бы ни открылась? — В голосе Тамары было раздумье, а может быть, недоверие.

— Где бы ни открылась.

— А если сразу — в Испании, например, и где-нибудь в Австралии?

— Значит, в Испанию, а потом в Австралию. Так вот, в нынешнем году, представьте себе, перед отпуском выясняется: за год нигде ни одной дороги не построили. Что делать? Нельзя же ехать куда-нибудь без серьезной, разумной цели. Ростовцев поискал по атласу и наткнулся… в Южной Америке где-то… на озеро Титикака…

— Как? — переспросила Тамара. — Ти-ти… Правда, совсем изумительное название. Сказка!

— Вот! — торжествующе подтвердил Бистром. — Слово в слово, как граф. Он, разумеется, тотчас поехал. И что бы вы думали? Оказалось: самое обыкновенное озеро. Вода как вода. А называется почему-то: Титикака. Явное надувательство.

Тамара вздохнула:

— Но это же очень дорого стоит, так ездить… Она, наверно, очень далеко, Титикака… Неужели он такой богатый?

— Конечно. — Бистром пожал плечом. — Почему это вас удивляет?

— Мне говорили… — начала Тамара и запнулась.

— Что? — хором спросили офицеры. — Нет, уж раз начали, извольте кончать.

Тамара засмеялась задорно:

— Ну и кончу! Мне говорили, что у офицеров, вообще у дворянства, имений и денег совсем не осталось. Гвардейцы зашевелились на ковре:

— Ого! Кто же это вас так… просвещает?

Чья-то рука нажала дверную ручку. Все оглянулись на скрип, В дверь осторожно постучали.

— Это я. Откройте.

Голос хозяйки. Егерь поспешно отпер. Топорина сказала с порога:

— Тамарочка, ты здесь? Василий Матвеевич просил передать, что он ждет.

Тамара поднялась и отряхнула платье:

— Иду. Благодарю вас, господа, за приятно проведенный вечер. Подумала секунду и добавила: — Я буду принимать по средам, от трех до шести. Большая Конюшенная, десять, бельэтаж: я переезжаю туда сегодня. Значит, среда на той неделе. Буду рада.

Топорина взяла ее под руку. Они вышли.

Рождение красного орла

Карамышев захохотал, оглядев насупленные офицерские лица:

— Здорово! Вот это — чистая работа. Василий Матвеевич — табачник Петров, верно? Прицел у девицы неплох: мужчина солидный. В ежовых рукавицах будет держать, при нем на стороне не поамуришься, на этот предмет купцы строги, но за деньгами не постоит… Покатается на рысачках Тамарочка.

Дверь снова приоткрылась бесшумно. Мужской голос окликнул:

— Андрей Николаевич!

— Здесь, — отозвался писатель. — Сейчас. Господа, честь имею.

Он пошел к двери. Карамышев окликнул:

— Так как же? Напишете? Писатель кивнул:

— Обязательно. — И, уже прикрывая дверь за собой, засмеялся: — А вы пока… придумайте окончание.

Некоторое время все молчали. Бистром залпом выпил бокал, налил и снова выпил. На шее, над тугим воротником колета, напружились жилы.

— Имений нет! Эти господа начинают уже… уводить наших женщин! Что тогда еще останется в. жизни?..

Бибиков пристукнул ладонью по столу, на который он сел:

— Этим толстосумам надо обрубить ноги, пока они окончательно не оттоптали нам пятки. Так мы дождемся конца дворянской России…

— Обрубить — руки коротки, — смеялся Карамышев. — Не жмурьте глаз, господа: ставка на денежные мешки в ущерб и на погибель дворянству государственная политика.

— Вздор! — выкрикнул весь вечер молчавший преображенец. — Пока у нас монархия… государь — первый дворянин империи и никогда нас не выдаст.

— Спохватились! — скривился Карамышев и помахал фалдами сюртука похабным кафешантанным жестом. — Он давно уже выдал. Он держит свой интерес. Им вертят те, кто сильнее. А сильнее — они.

— Это мы еще посмотрим, — сквозь зубы сказал Бистром и до боли сжал руку, левую, на эфесе шпаги. — Это мы еще посмотрим, кто сильнее… Если гвардия возьмется за дело…

Карамышев сразу стал спокойным и очень серьезным:

— Если гвардия возьмется за дело, другой разговор. Судьбы монархии — в руках гвардии. Разве не гвардия сводила и возводила императоров?.. Император Павел был удавлен гвардейским офицерским шарфом, не так ли?

— Государь… — начал Бибиков.

Но Ливен перебил:

— Злой карлик! Мы, лейб-гусары, его достаточно знаем: он командовал у нас эскадроном. Он нигилист: только о себе и думает. При таком царе дворянство действительно пойдет на слом. И ежели будет война… Подпоручик прав.

— Великий князь Николай Николаевич? — осторожно сказал Карамышев и выгнул спину по-кошачьи. — Вот этот — настоящий офицер и дворянин, не так?

Егерский капитан подошел к двери, прислушался и повернул ключ в замке.

В эту ночь в синей штофной гостиной артистки Суворинского театра Топориной семь гвардейских офицеров и исключенный со службы армейский подпоручик положили начало офицерскому заговорщицкому союзу. Целью определено: дворцовый переворот, возведение на престол Николая Николаевича, разгон Таврической говорильни, восстановление в прежнем блеске и силе дворянского первенства в империи. Название союзу предложил Карамышев: "Красный орел"!

Бистром и Бибиков особо крепко пожали друг другу руки, прощаясь на подъезде, у которого нетерпеливо переступали ногами застоявшиеся — увы, наемные и уже четыре месяца не оплаченные — рысаки. Рысаки застоялись, ибо шел уже шестой час.

— Мы… начинаем новую страницу истории… — не совсем твердым, но вдохновенным голосом сказал Бибиков. Вино и необычные мысли кружили голову, перед глазами неотступно стояли смуглые плечи Тамары. Он проводил глазами уже садившегося в сани Бистрома и внезапно рванулся вслед. — Постой, сказал он и отстегнул полость. — Я взволнован. Я не могу домой и остаться один. Поедем — к девочкам.

Ку-ку

Трубецкой проснулся поздно. И, проснувшись, вспомнил тотчас: война.

Так каждое утро, со дня объявления: уже три недели — нет, больше! черт его знает, как время бежит… Все дни так: спится особенно крепко, как не спалось в мирное время. Но просыпаешься обязательно толчком: война, полк ушел, а он здесь, дома… Кровь в голову. И тотчас отхлынет. И под сердцем засосет, защемит, короткими вздрогами…

Стыд? Нет. Стыд жмет. Или жжет? Как лучше надо сказать? А сейчас только чуть-чуть щемит… Особо, как от радости бывает, когда боишься дать радости захват и волю. Радость? Наверное, так. Не потому, конечно, что здесь — в Петербурге, в запасном батальоне, — мир, тыл, а там бои, ураганный огонь. Он уже не трус, Трубецкой.

Но жить все-таки можно только здесь: потому что там — грязь, биваки под дождем, стертые на тяжелых переходах ноги, и еда — черт знает какая, и на ночевках — клопы, пожалуй, даже и вши. А здесь, у него, — все по-человечески: чистые, слегка надушенные простыни, прохладная наволочка… Привычный всегдашний уклад. Днем хотя и надоедливая, но спокойная возня с запасными на плацу: ать, два! ать, два! левой, левой! И вечером — Бетти. Останов, газеты!

Так каждое утро: вместе с кофеем — в кровати — газеты. Фронтовые сводки. Очередной военный обзор. И — в "Русском инвалиде" — назначения, отличия и производства, списки выбывших из строя. В первую очередь свой, Преображенский, полк и своя, 1-я гвардейская пехотная, дивизия, конечно.

Наград по полку уже много. И в сегодняшнем приказе: Протопопову Станислава 3-й, с мечами, барону Розену — Анну с мечами на шею. Ого! Если так пойдет и война затянется, товарищи далеко обгонят по службе. Здесь, в запасном, отличий не нахватаешь: не на чем.

Но война не затянется… Гумбинен, Иоганнесбург, Ортельсбург, Сольдау… На Берлин идем полным ходом, ясное ж дело!.. Черным по белому напечатано — и в «Инвалиде», и в "Новом времени".

Только в «Дне» военный обозреватель чего-то каркает. Паршивая газета «День»: радикалия, распротоканалия, а смотреть приходится. Военные обзоры там считаются самыми авторитетными: говорят, какой-то генштабист, полковник, чуть ли не из профессоров, у этого еврейчика, Кугеля, подрабатывает. Высокий специалист.

Каркает. Вот и сегодня, извольте радоваться: