Андрей Левкин - Двойники (рассказы и повести) Страница 21

Опять мы где-то посреди расстояния между Вологдой и Оршей, опять какой-то крашенный рыжей краской зал ожидания с его уже смирным, лежащим жолтым цветом и стульями для ожидания из гнутых фанерных, тоже жолтых листов и круглой, крашенной алюминиевой краской печкой в углу зала для ожидания; причем все обставлено так, что каждое отделение для отдельного ожидающего отделено от другого металлической, тоже гнутой трубкой, и нам даже не выспаться в тепле до следующего почтово-пассажирского, который бы увез нас из этой комнаты со слишком высоким потолком, где - из-за эха - мы не можем разговаривать, и опять все оказывается если и не плохо, то и не хорошо, и вы уходите в сторону печки, раскидываете руки и начинаете плакать, а что остается мне? Я выхожу на улицу - не на перрон, а на улицу, - пройдя почти мимо вас, потому что печка стоит возле выхода на улицу, прислоняюсь к какой-то оштукатуренной колонне и что-то закуриваю, глядя в небольшую ночь летнего города районного значения или даже областного, вроде Пскова, зная, что за моей спиной вы плачете возле печки, а я даже не могу подойти к вам потому что нет во мне для этого никаких сил, во-первых; и я не докурил, во-вторых; и в-третьих - зал ожидания все же общественное место, да и что я сделаю, подойди я к вам?

Зачем, собственно, ты отодвинулась от меня тогда - где-то в районе Славяногорска? Зачем мы тупо простояли на корме суденышка восемь часов, пока не оказались в Астрахани? будто в Астрахани было нечто такое, что... и зачем опять же нас ссадили нынче ночью? Что, наконец, нам делать в этом ночном, не просыпающемся еще Саратове, когда это действительно Саратов, ночь, клонящаяся к утру, и ты в самом деле стоишь возле холодной печки и плачешь? Зачем эти жолтые огоньки мигают регулярно против вокзала? Почему тут пахнет жжеными костями, как в Виннице? Откуда перед нами какая-то грузная вода, будто здесь еще и СПб? Почему этот ищущий на земле хабарики человек так по-московски машинально наяривает на гармони "Рамону"? Куда, в конце концов, тянутся эти городские провода и во сколько следующий поезд, и действительно ли ты, оставшаяся в зале ожидания, все еще плачешь, перейдя от печки к оконному стеклу, и что ты можешь сквозь него увидеть?

То есть в этом я только и уверен - потому что, обернувшись, вижу тебя возле стекла, зачем-то к нему прильнувшую, в жолтом, конечно, прямоугольнике жолтого окна, стоящего как бы у тебя над душой, за спиной, то есть - он, жолтый, позади, то есть - уже позади, значит, мы все-таки от него удрали, он нам теперь нипочем - хотя бы раз уж это пришло на ум даже этими словами.

КНЯЖНА МЕРИ

11-го мая

Вчера я почему-то оказался в Пятигорске... странно, но факт - видать, так уж звезды повернулись... нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте: у подножья Машука. Во время грозы облака по обыкновению будут спускаться к самой моей кровле, а нынче, в пять часов утра, едва я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, росших в палисаде. Ветви цветущих по сию пору черешен смотрят мне в окна, и ветер иной раз усыпает мой письменный стол их белыми лепестками.

Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бештау синеет, как "последняя туча рассеянной бури"; на севере поднимается Машук этакой мохнатой шапкой, закрывая ею всю эту часть небосвода. На Восток - смотреть веселее: внизу подо мною пестреет новенький городок, в коем шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, а по краю горизонта тянется цепь серебряных вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь Эльборусом...

На юг, чуть к востоку - лежит Шамбала, невидимая отсюда. Какое-то отрадное чувство разливается по всем моим жилам. Воздух чист и свеж, солнце ярко, небо синё - чего бы, казалось, больше? Однако пора. Иду к Елисаветинскому источнику: говорили, по утрам там сходится все водяное общество.

Спустясь в середину города, я, как теперь помню, пошел бульваром, где повстречал несколько печальных групп, медленно подымавшихся в гору. По большей части то были семейства степных помещиков с угнетенным подсознанием, о чем можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей, либидо коих пыталось разнообразить унылость курортного досуга: видно, уж вся водяная молодежь была у них на перечете. И на меня они взглядывали с нежным любопытством, ибо в заблуждение их вводил питерский манер одежды, однако же, узревая ее состояние, они отворачивались с горечью и негодованием.

Жены же местных властей... они менее обращают внимание на одежку, они благосклоннее и продвинутее: они привыкли на Кавказе встречать даже под каждой нумерованной пуговицей пылкое сердце, а под белой фуражкой - куда как далеко образованный ум. Что уж до прочих штатских - дамы милы, и милы очень!

Подымаясь по узкой и каменистой тропинке к Елисаветинскому источнику, я обогнал и толпу мужчин, штатских и военных, которые - как я узнал позднее составляют между чающими движения воды особый класс. Пьют они не воду, гуляют мало, волочатся мимоходом исключительно, а еще - играют да жалуются на скуку. Это петербургские мистики, по обыкновению любящие хмурую туманную погоду с моросью и вечным шуршанием в углах комнат. Тут они собираются вместе, дабы легче перенести тяготы летнего времени года.

Но вот и колодец... На площадке близ него построен домик с красной буддийской кровлей над ванной, а подальше - галерея, где гуляют и медитируют во время дождя. Несколько раненых уже сидели на лавке, подобрав костыли, бледные, грустные. Несколько дам скорыми шагами ходили взад и вперед по площадке, ожидая действия вод. Между ними были две-три с хорошенькой аурой.

А под виноградными аллеями, сплошь покрывающими скат Машука, мелькали порою пестрые шляпки любительниц уединения вдвоем: потому что всегда возле такой шляпки внутренним зрением я замечал или военную фуражку, или безобразную круглую шляпу.

На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой Арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльборус; меж ними были два гувернера со своими воспитанниками, приехавшими лечиться от золотухи.

Я остановился и, прислонившись к углу пагоды, стал погружаться в живописную окрестность, как вдруг услыхал за собой знакомый голос:

- Невкин! Давно ли тут?

Оборачиваюсь: Клубницкий! Мы обнялись. Мы познакомились с ним как-то однажды, он был ранен в мозжечок и приехал на воды с неделю прежде меня.

Клубницкий - человек не устоявшийся, носит, по странному франтовству, толстую солдатскую шинель. Он нехорошо сложен, сутул и длинноволос, что, кажется, должно придавать ему вид анахорета.

Ему можно дать за тридцать, хотя ему едва ли двадцать семь. Он являет собой типичный пример второй перинатальной матрицы, то есть - типа предродовой памяти, отпечатавшейся в его последующем сознании. Поясню, чем отличается этот тип. Ему свойственны шизофренические психозы с элементами садомазохизма и членовредительства, а также - скатологии; тревожная депрессия, невроз навязчивых состояний. Психогенная астма, тики и заикание. Конверсивная и тревожная истерия, импотенция, энурез и энкопрез.

Феноменология сих типов связана с усилением страданий до космических размеров плюс желание активного участия в жестоких битвах, сильные сексуальные оргиастические чувства. А также - культы кровавых жертвоприношений, потливость, трудности контроля сфинктеров, звон в ушах.

Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами иной раз и совмещая. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии. Он никого не убьет одним словом: такие экземпляры не знают людей и их слабые струны, потому что занимаются всю жизнь только собою. Клубницкий слывет отчаянным умником, что с того? Я видел его в деле: он вещает только что не зажмурившись. Это что-то любопытное!..

Я его понял, и он за то меня не любит, хотя наружно мы и в дружеских отношениях. Я его тоже не люблю и чувствую, что когда-нибудь мы столкнемся с ним на узкой дороге.

Приезд его на Кавказ - следствие, верно, какой-то романтики. Впрочем, мы не в таких близких отношениях, хотя и встретились старыми приятелями. Я начал расспрашивать его о примечательных лицах и о здешнем образе жизни.

- Ведем мы жизнь довольно странную. Здесь кого только нет: умственно все разнообразны весьма. Материалисты - желчны, идеалисты - возвышенны. И те и другие совершенно несносны, едва только встречаются с человеком, мировоззрение которого шире какой-либо узкой школы. Нынешний год из Москвы только одна княгиня Василеостровская, но с ними я не знаком - по тем же причинам. У них не дом, а что твоя Сорбонна. Приходить туда и нарываться на высокомерное участие? Помилуй...

В эту минуту прошли мимо нас две дамы: одна уже взрослая, другая молоденькая, очень стройная. Их лиц за шляпками было не разглядеть, но одеты они были по правилам лучшего вкуса - ничего лишнего. От девушки повеяло чем-то решительно неизъяснимым - и совершенно непонятным. Впрочем, она была красива.