Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 1) Страница 21

А на кухне сидел втихомолку Кеса, со свистом хлебал темно-коричневый чай, любовался своим отражением в блестящем серебристом самоваре. Это под его непосредственным руководством были привезены на арбе покупки из магазина. И теперь хитрый Кеса считал, что Афруз-баджи его уже никогда не выдаст, не отречется от верного прислужника, а, наоборот, вознаградит его по заслугам.

Отказавшись от обеда, Мадат полетел сломя голову к Суб-ханвердизаде. В пути он приготовил самые гневные, резкие слова, но едва вошел в полутемную комнату, увидел ничком распростертого на койке председателя, с впалыми серыми щеками, с унылым взором, как растерялся.

— Вы в мое отсутствие, — сказал он без предисловий, даже забыв поздороваться, — послали моей семье пятьсот рублей. Так поступать недопустимо!.. Это нетактично. Конечно, если б я знал, то вернул бы деньги немедленно. Однако жена уже истратила их, потому я внесу деньги с получки в кассу исполкома и обязательно возьму квитанцию… Иначе появится повод для излишних разговоров и нареканий!

— Возвращай, — вяло согласился Гашем, для чего-то поднося к глазам желтую, словно из воска вылепленную кисть руки. — Мне-то что!.. Если установлен фонд помощи активу, то я и помогаю активу. А кому я должен помогать? Кулакам? Мол-ле?.. Смешно, право!

— Мне такие деньги не нужны! — прерывающимся от волнения голосом продолжал Мадат, крепко держась за спинку стула. — Ни гроша! Как бы ни была падка на деньги моя Афруз, но жить мы будем на мою зарплату!

— Живи на зарплату. — Гашем не спорил. — Если Демиров берет себе тысячи, почему же Мадату не брать сотни? Не понимаю!.. И Демиров, и Гиясэддинов получили ж от меня пособие на поездку в Баку, — не стану уточнять, сколько тысяч, — однако им и этого показалось мало, затребовали по телефону дополнительную кругленькую сумму.

Мадат недоверчиво взглянул на него.

— Не веришь? — без обиды спросил Субханвердизаде. — Я бы на твоем месте тоже не поверил бы. На, взгляни на квитанции. Телеграфным переводом, непосредственно в Баку, в гостиницу. — Он выдвинул ящичек столика, стоявшего у изголовья кровати, порылся в груде бумажек, нашел и ткнул прямо под нос Мадату квитанцию. — Вот, учись!

Удар был настолько силен, что Мадат опустил глаза и безвольно прижался к спинке стула.

— Ох и заноза этот Гиясэддинов, этот татарчонок, любитель конины, продолжал спокойно Гашем. — Слушай, а что у тебя с ним произошло? Едва произнесешь твое имя, как он поджимает губы!

— Не понимаю, о чем ты говоришь!

— Вот я тоже не понимаю, — с еле приметной усмешкой сказал Субханвердизаде. — Не понимаю, почему тебя Алеша берет под подозрение… Батрак, сын батрака, студент Коммунистического университета! Да разве я поверю, что ты допускал в Тифлисе троцкистские высказывания?

— Я выступал в защиту троцкистов? — взорвался Мадат.

— Да вот так получается по агентурным сведениям, — невозмутимо продолжал Гашем. — И с мусаватистами тоже якшался… Ну, это понятно: где троцкисты, там и буржуазные националисты! — И он осторожно заглянул в глаза Мадату, прочел в них растерянность, душевную боль.

— Я заявление напишу!.. Как только Алеша вернется из Баку, пусть это дело разберет бюро райкома! — неистовствовал Мадат. — И Гиясэддинов ответит за клевету.

— Ну, какая там клевета, — поморщился председатель. — Алеша ведь тебя еще ни в чем не обвиняет. Ну, собирает материал!.. И пожалуй, тебе первым не надо подавать заявление, — подумав, посоветовал Гашем. — Ты ни о чем не знаешь, ты честно, самоотверженно работаешь, как и подобает большевику. А если Алеша попытается вести интригу, то мы, члены бюро райкома, и, конечно, прежде всего я, дадим отпор его мерзким инсинуациям!

— Нет, я потребую очной ставки! — запальчиво вскричал Мадат и в сильнейшем волнении зашагал по комнате. — При товарище Демирове!

Субханвердизаде опять помолчал, подумал и прежним бесстрастным тоном заметил:

— Не буди спящего пса!.. Алеша — упрямый, мстительный.

— Как он может говорить о том, чего не было? — прижимая к груди руки, спросил Мадат.

— Да он пока и не говорит, — терпеливо, словно утешая плачущего ребенка, сказал Гашем. — Я-то знаю, что ты честнейший и чистейший большевик! И тебя я предупредил для того, чтоб ты остерегался этого сына татарина… Не принимай так близко к сердцу! А если поднимешь крик, то кто-нибудь и скажет: "На воре шапка горит!"

— Напишу в Центральный Комитет партии!

— Неудобно перед Демировым, — возразил Гашем с неотвратимой логикой. Демиров обидится, скажет, что ты действуешь через его голову.

— Что же мне делать? — беспомощно простонал Мадат.

— А ничего не делай, работай, как и прежде, почаще бывай в аулах, крепи связь с народом. Ну, конечно, если Алеша собирает против тебя материал, то и ты не спи, собирай сведения против него, — натягивая одеяло на подбородок, бубнил Гашем. — В аулах много недовольных Алешей, его административными перегибами. Татарин!.. Вот и собирай исподволь заявления, жалобы… Как говорится: "Ругают — отругивайся, бьют- отбивайся!" А сложишь лапки, так мигом очутишься в утробе акулы!

— Что у нас в районе творится! — вырвалось у Мадата. И он сбивчиво, от волнения путая слова, рассказал о телеграмме Абиша.

В лице председателя не дрогнул ни один мускул.

— А я знаю об этом!

— Знаешь? — вскричал окончательно раздавленный этим градом новостей Мадат.

— Конечно!.. Хорош бы я был председатель исполкома, если б заткнул уши ватой, смежил глаза! — Улыбка Гашема была покровительственной. — Но ты ошибаешься, — Абиш, этот слизняк, сам ничего не придумал. Вижу и здесь руку Гиясэддинова. Да, да, и Демиров, и Алеша боятся твоего возвышения, — всем же ясно, что район жаждет видеть тебя в кабинете первого секретаря! — напористо, не давая Мадату рта открыть, как бы предвидя его возражения, продолжал он. — А получается очень стройно: едва район остался на попечении… троцкиста, классовые враги зашевелились.

— Но ведь тебя-то никто не отравлял!

— А как ты докажешь, что меня не отравили? — Субханвердизаде говорил почему-то весело. — Две недели валяюсь… Доктор Баладжаев, светило медицинской науки, прямо растерялся, не может поставить диагноза. Молодой медицинский кадр, гм… Сачлы тоже не видит причины заболевания. — Гашем почесал подбородок. — Значит, классовые враги по указанию, гм… троцкиста, друга мусаватистов…

— Никакой я не троцкист! — прорыдал Мадат; от ужаса глаза его расширились.

— Думаешь, я этого не знаю? И знаю, и верю тебе безраздельно! — твердо сказал Гашем. — Работай честно! Правда всегда одолеет кривду! Но вот что странно: когда ты произнес на активе пламенную речь, то Демиров, заложив руки в карманы брюк, расхаживал от стены к стене и ежился, как на сквозняке… Коммунисты тебе, брат, рукоплещут в восторге, а первый секретарь приуныл, будто собрался на поминки. Почему? Да потому, что твое вдохновение, ораторское искусство — для него нож острый! Ведь всем ведомо, как он шепелявит, мямлит, заикается на трибуне…

— Таир не завистлив! — упрямился Мадат, приходя в себя.

— Да ты сейчас не верь ни одному моему слову, — предложил Гашем, опять ныряя под одеяло. — Считай, что все это предположения… А сам гляди в оба! Не раскисай! У тебя — дети… Что это такое: сегодня — троцкист, завтра мусаватист? — вознегодовал он. — А вообще-то поезжай в горы, там ветерком тебя продует, и сразу забудешь обо всем!

— Да, так и сделаю, — кивнул Мадат.

"Теперь Абиш, этот вонючий "элемент", в моих руках, — подумал Субханвердизаде. — Суну ему отравленный кинжал, велю — убей, и он убьет!.."

— Эй, Кеса-а-а! — протяжно крикнул Гашем, заслышав подозрительное поскрипывание двери. — Опять подслушивал? Собираешь материал для доносов?

Кеса на цыпочках вошел в комнату и, придав лицу набожное выражение, поклялся:

— Ни-ког-да! Смею ли я…

— Ладно, ладно, — Субханвердизаде сидел на кровати свесив ноги. — Где ты пропадал эти дни, осел, сын осла?

— Да я всегда тут! — Кеса помахал рукой, чтобы показать, где он находился.

— Что там натворил "элемент", сын "элемента"? Говори! — властно прикрикнул председатель.

Казалось, все окрестные горы рухнули на раболепно согнувшегося Кесу.

— Он написал… написал, что вас, всемилостивый начальник, отравили… И просил прислать на аэроплане комиссию.

Субханвердизаде схватил красную бархатную мутаку с золотыми тяжелыми костями и с размаху ударил ею Кесу.

— Подлец! Лиса! — с отвращением сказал он. — Почему же я не знал об этом?

— Ты, гага, болен… Тебя нельзя беспокоить… Сердце…

— Мое сердце выдержит и не такие напасти, — похвастался Гашем. — Беги и приведи сюда "элемента" и следователя Алияра!

Признавая справедливость народной пословицы: "Если один не помрет, то другой не воскреснет", Кеса вошел в райисполком не с парадного входа, а через заднюю дверь, со двора, и прокрался на балкон, опоясавший со всех сторон дом. В одном окне было разбито стекло, Кеса знал это давно и помалкивал, пригодится… Вот и пригодилось! Просунув тонкую руку в дыру, он поднял шпингалет, потянул к себе скрипнувшую раму. С замиранием сердца Кеса впрыгнул, как мячик, в темную комнату и приник глазом к замочной скважине в двери кабинета Субханвердизаде.