Лидия Чарская - Семья Лоранских (Не в деньгах счастье) Страница 21

Бессильное отчаяние охватило его…

Что ему остается делать?

Он в долгу, кругом в долгу! А тут еще уроки у него идут из рук вон плохо и не сегодня завтра его выключат из гимназии. Жгучее раскаяние на безалаберно проведенное время охватило Граню.

— А все деньги! Эти негодные деньги! Не свались они тогда как снег на голову, не выбей меня из колеи, ничего подобного не случилось бы!

Граня совсем забыл в эти минуты, что виновато здесь было не полученное наследство, а он сам, не сумевший распорядиться им.

Он машинально шагал по улице с горячей головой, с сильно бьющимся сердцем. Жизнь представлялась ему теперь полной ужаса и горя. Положение казалось безвыходным, смертельная тоска леденила сердце.

Страшно было возвращаться в гимназию, где все были недовольны им, жутко встречать товарищей, напоминавших об уплате долгов, и, наконец, ужас леденил душу при одной мысли о том, что Веселов придет через три дня к нему за деньгами с тем полузнакомым господином, которому их проиграл он — Граня.

Бедный юноша задыхался от волнения. Холодный пот проступил у него на лбу. Он весь дрожал, как в лихорадке.

Не помня себя от волнение Граня свернул в линию и вышел на набережную. В раннем рассвете весеннего утра высились здесь темными громадами иностранные корабли.

Граня бросил машинально взгляд в их сторону и замер от неожиданности. Острая мысль подсказала ему выход. Желанный выход из ужасного положения.

Завтра, он знал, один из заграничных пароходов должен был уплыть на родину, благодаря рано начавшейся навигации. Что, если он, Граня, всеми правдами и неправдами добьется того, чтобы его приняли юнгой на пароход, — он уплывет отсюда сначала в Швецию, затем в Америку. А в Америке, сделавшись янки, сумеет разбогатеть, накопить необходимую для уплаты сумму, и, кстати, и для себя, и вернется домой богатым человеком. Да, да, прекрасная мысль! Как это он раньше до нее не додумался! Какой он, Граня, глупец!

А между тем все устраивается, так просто, так ужасно просто. Он скажет капитану парохода, что он круглый сирота и хочет поступить в юнги… Неужели же его не возьмут? Что у него нет документов — все это пустяки. Примет и без них. Ведь мог же их затерять, наконец! О, как он это хорошо придумал, Граня!

Попросить принять юнгой на пароход, доплыть до Швеции, там пересесть на другой корабль, и дальше, дальше в страну золота и счастья! На вольный заработок! Туда, скорей! Жаль семью, конечно… Особенно маму… Она так любит его, и исчезновение ее любимчика Грани даст ей немало тяжелых переживаний! Но это в сто крат лучше, нежели ее Граню сочтут подлым бесчестным человеком. И, потом, он вернется к ней через год, через два, богатым, независимым и ее же обогатит, свою старушку.

А пока ей можно оставить записку, куда и для чего он едет и почему он — Граня — должен будет так внезапно покинуть родительский кров…

И, остановившись на таком решении, юноша уже много бодрее и спокойнее зашагал по пустынным линиям Острова к себе в Гавань.

XVIII

В тот же вечер Валентина играла новую роль.

В последнее время ей не приходилось выступать на подмостках, так как в пьесах, входивших в репертуар их театра, не было достаточно значительной роли для амплуа, занимаемого ею. И только через два месяца после перерыва, в первые весенние дни ей прислали прелестную роль в пьесе Островского и Соловьева — молоденькой простенькой девушки, выросшей в деревенском захолустье.

Роль понравилась Валентине. Она быстро вообразила себя в ней и тот успех, который ожидал ее у публики. В успехе она уже теперь не сомневалась. Она сознавала свою силу и гордилась собою.

Но учить роль было положительно некогда. После утреннего чая, начиналась езда по магазинам, беседы с портнихами, благо теперь снова завелись деньги, на которые Валентина могла делать себе костюмы.

"Лиха беда начать", — как говорит русская пословица, а "беда" уже давно началась у Валентины и теперь только продолжалась, не будучи в силах остановиться. Дело в том, что за первым костюмом Снегурочки, та же Марфенька снабдила ее и другими костюмами или материями для них, а то и попросту деньгами. Раз уже начав кредитовать, молодая Лоранская не могла лишить себя столь заманчивой возможности хорошо одеваться. А ее счета у Марфеньки все росли не по дням, а по часам, хотя Валентина, казалось, мало заботилась об этом.

— Э, пустое! — с беспечностью ребенка утешала она самое себя. — Выплачу, отдам понемногу! А одеваться на сцене кухаркой нельзя. Публика осудит, да и товарищи тоже.

При этом Валентина совершенно упускала из виду то, что между "платьем кухарки", как она называла свои прежние скромные костюмы, той красной кофточкой, которую она сшила при участии Лелечки к своему дебюту — была огромная разница. Но молодая девушка не хотела замечать ее, как не хотела помнить и ту скромную красную кофточку, так подчеркивавшую ее незаурядную внешность в первый спектакль.

Теперь у нее были другие требования, другие желания. Получив возможность, благодаря тому же наследству, приобрести себе нарядные вещи, теперь уже не могла отделаться от охватившей ее горячки покупать, заказывать и примерять.

— И как это ты так умеешь экономно все устроить? — удивлялась Лелечка, наивно поверившая со слов Валентины то, что у нее еще есть кой-какие остатки от ее части, на которые она и приобретает гардероб.

Старшая сестра только краснела и отводила глаза от младшей сестры. Как бы ужаснулась благоразумная, экономная и расчетливая Лелечка, узнав о Марфеньке и ее счетах!

Последняя уже начинала тревожить Валентину. Она несколько раз намекала девушке, что она "женщина бедная, сирота круглая" и что обижать ее грех. А в результате попросила делать более крупные взносы для уплаты по счетам, чем как это раньше делала Валентина.

Последняя легкомысленно пообещала Марфеньке исполнить просьбу, совершенно позабыв о том, что большую часть заработка ей необходимо было отдавать матери.

Наступил день спектакля. Вакулин сдержал свое слово и приехал взглянуть на игру Лоранской, привезя с собою нескольких своих товарищей из богатых аристократических домов. Они заняли весь первый ряд кресел.

Раек, стулья и задние ряды кресел были заняты постоянными посетителями театра, состоящими преимущественно из студентов, курсисток и прочей учащейся молодежи. Находились тут же и Кодынцев с Лелечкой и Павлуком. На этот раз Граня отсутствовал, находясь в это время у Люлюшиных.

Валентина, несмотря на роль, требующую скромного костюма, оделась дорого, красиво и изящно.

Правда, платьице скромной дочери бедного помещика, Оли, которую играла сегодня Лоранская, было сделано из легкого розового батиста, но зато каждый волан был обшит настоящими брюссельскими кружевами и такая же косыночка из тех же брюссельских кружев в стиле Марии Антуанетты облегала ее плечи. В ушах горели, переливаясь, бриллиантовые сережки, что совсем уже не подходило к ее роли. Лелечка, одевавшая по обыкновению сестру, робко заикнулась было об этом.

— Не твое дело! — вспыхнула старшая сестра, пугая бедную девочку непривычной резкостью тона.

И Лелечка стихла, как всегда затихала она во избежание неприятностей, которых боялась больше всего в жизни.

Глухой ропот одобрения прошел по первым рядам, когда Валентина вышла на сцену.

Долетевший до ее слуха он сильно подействовал на нее. Уверенность в своей силе, в своей красоте наэлектризовала Валентину, давала ей апломб. Она вызывающе гордо подняла головку с видом королевы и победительницы, а с уст ее срывались в то время простые речи скромной трудолюбивой девушки-работницы, мечтающей о семье, о домашнем очаге, о труде в поте лица о бок с тружеником-мужем. И так дико, так странно звучали они в устах этой нарядной торжествующей красавицы!

И сама Валентина почувствовала еще далеко не угасшим в ней инстинктом артистки, что вышло не то — фальшиво и нехорошо. Но поправиться и впасть в надлежащий тон роли было уже поздно. К тому же она не знала роли и брала позами, делая самые неподходящие движения и жесты. И она, понимая, что возврата нет, словно закусила удила, прибавляя все больше и больше апломба, гордости и уверенности в тоне и совсем не подходящих к роли.

— Что вы наделали? Вы мне всю сцену испортили, — в отчаянии хватаясь за голову, вскричал, выходя за кулисы ее партнер Заволгин, игравший с нею. — Что с вами случилось!? И костюм какой! Да разве это Оля!? Принцесса, а не Оля! Испортили и мне, и себе!

— Прошу без дерзостей! — холодно остановила его Валентина, чутко прислушиваясь к тому, что происходило за занавесью.

Там хлопали, аплодировали, но далеко не по прежнему. Аплодировали из любезности первые ряды кресел, где сидел Вакулин с друзьями, в то время, как весь остальной театр поражал ее своим дружным безмолвием.