ПГТ - Вадим Сериков Страница 21

Мы поднялись в отдел, она оставила сумку и, взяв какие-то записи, повела меня в святая святых.

***

Простите, женщины! Да и мужчины простите тоже. Простите дети, собаки, солнце, небо и вода! Но когда я работаю с бумагами, особенно со старыми бумагами, особенно с очень-очень старыми бумагами, я вас не знаю. Даже сам запах, сам вид этих пожелтевших листочков вводит меня в состояние некоего транса. Современная бумага что? И через триста лет не пожелтеет, будет выгдядеть, как вчера написана. Проживите триста лет, и сами проверьте.

Когда я работаю, я ничего не знаю и ничего не помню. Мира не существует. И меня не существует. Существует только История. Кто-то называет это одержимостью. Кто-то призванием. Я говорю: "найти работу по душе".

Меня уже давно посетила одна идея. Я не знаю, насколько она умна, но это единственное объяснение, почему меня так завораживает мое дело. Вот она, эта идея.

При общении со старинными бумагами мне постоянно приходится заглядывать в прошлое и читать имена людей, которых нет. Очень давно нет. Я читаю имена людей, которых никто из живущих уже не может помнить и знать. Только бумага хранит память о них здесь, на Земле.

Я пропускаю через себя огромное количество имен, и как бы поминаю этих людей. Они в большинстве своем ничем не примечательны: не цари, не вельможи всякие, а простые крестьяне, ремесленники, рабочие, их дети, преставившиеся сразу после рождения, или их жены, умершие родами. И прочие, и прочие, и прочие, оставшиеся в этом мире только на кусочке бумаги и в капле высохших чернил.

И вот через триста лет их имя прочли. Как бы поздоровались.

Не могу объяснить словами, как это работает, но какое-то взаимодействие, какой-то диалог с ними, с умершими, происходит точно. Это отнимает силы. Не только душевные, но и физические.

Не знаю, не общался, но, наверное, то же чувство возникает у священника, когда он, листок за листком, читает поминальные записки.

Мне кажется, что я несу какое-то служение. Как бы дико это ни звучало.

***

Ага, "Девятая ревизия крепостных крестьян помещика Буженина за 1850 год, села Разумного. Владелец – статский советник Буженин Владимир Федорович». Отлично, он нам и нужен. «Совладелец – сын его, Буженин Петр Владимирович». Прекрасно. Записано.

Ох ты, полностью сохранившиеся метрические книги Христорождественской церкви села Разумного. С 1805 по 1925 год. Метрические книги – это записи о рождениях, венчаниях, смертях и так далее. Вообще-то, это большая редкость, чтобы сохранилось все. Удача сегодня прям улыбается мне, тарам-пам-пам.

Остаток времени я провел в метрических книгах, читая их как поэзию. Не люблю дешевых интриг, поэтому доложу сухой остаток.

Запись от 1811 года, о рождении: имя – Владимир, дата – 30 сентября. Родители: отец – дворянин Федор Николаевич Буженин, мать… Мать нас не интересует. Первое звено есть, дальше поехали.

Запись от 1841 года, о рождении: имя – Петр, дата – 27 августа. Отец: дворянин Владимир Федорович Буженин, статский советник, мать – дворянка Екатерина Петровна. Восприемники… Эта нам ни к чему, хотя и интересно было бы в другое время. Далее.

Запись от 1870 года: имя – Павел, дата – 24 июля. Родители: дворянин Петр Владимирович Буженин и жена его дворянка Софья Васильевна. Восприемники: Дворянин Буженин Владимир Федорович и дочь надворного советника Андрея Семеновича Завитушкина девица Евдокия. Третье звено в цепи. Ура.

Запись от 1894 года: имя – Сергей, дата 18 января. Родители: дворянин Петр Владимирович Буженин и жена его дворянка Анастасия Сергеевна. Прекрасно.

Теперь о печальном. Записи о смерти.

Запись о смерти Владимира Федоровича Буженина в 1877 году от удара и его сына Петра в 1899 году от чахотки. Ага, а капитан Павел Петрович Буженин погиб в 1915 году, в боях за Галицию. Жалко, молодой совсем. Хотя, может и хорошо, что не дожил до революции.

А вот данных о смерти Сергея Петровича Буженина не было. Собственно, никаких сведений о нем не было вообще. Родился в 1894, и все. Облом-с.

Плохо, очень плохо. Род Бужениних – это единственная ниточка, за которую можно тянуть в такой короткий срок. И вот она обрывается.

Дальше тут ловить было нечего, и я вернулся в кабинет к Тане.

Сотрудницы ее как раз собирались домой. Бросив на нас взгляды, полные тоскливого любопытства на тему "а что же будет после нашего ухода", они откланялись. Мы остались одни.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Железный мой конь

– Как поиск, исследователь? – спросила Татьяна.

– Отлично. Я не знаю, что бы без тебя делал, и как тебя отблагодарить.

Мне казалось, я нашел хороший повод для продолжения вечера.

– Без меня ты делал бы ровно то же самое, только потратил бы чуть больше времени. – Таня всегда отрезала мне обходные пути, заставляя переть напролом. – Ты все нашел, что хотел?

– Почти. Только с последним звеном не сложилось. Но у вас мне его не найти, нужно идти в архивы ЗАГСов. Про двадцатый век нужно искать там.

– Согласна, – подтвердила она. – И это вообще не проблема. Моя подруга руководит управлением ЗАГС. Я позвоню, тебя завтра прямо с утра в архивы пустят.

Мне осталось только развести руками: мол, даже не знаю, что и сказать, не нахожу достойных слов.

– Я голодный, – произнес затем я, сделав самое невинное из всех доступных мне выражений лица. – Бизнес-ланч был, конечно, прекрасен, но он прошел. Пойдем где-нибудь поедим?

– Языков, – Таня перешла на нашу кодовую речь. Она всегда называла меня по фамилии, когда требовала откровенного разговора. Я это прекрасно помнил. И она знала, что я помню. – Языков, скажи, чего ты хочешь?

И смотрит: решится или не решится. Провокаторша.

– Я хочу узнать, кто такой Ларин, чью фамилию ты носишь, – бухнул я; дальше тянуть не имело смысла. – Я не верю, что ты взяла ее из любви к литературе.

– А, ну тут просто, – Татьяна откинулась на спинку стула. – Ларин – мой бывший муж. Мы пять лет в разводе. Хотя ты прав, когда я соглашалась выйти за него замуж, перспектива стать Татьяной Лариной меня несколько… воодушевляла.

– А фамилия?

– Менять не стала, потому что прекрасно помню весь геморрой со сменой документов. А сейчас их прибавилось. Выйду замуж – сменю.

– Так ты одна? –