Сказки из старых тетрадей - Елена Винокурова Страница 21

женщине, потерлась об ее ноги, умудряясь почти одновременно одаривать хозяйку умиленными взглядами и с любопытством поглядывать на ее спутницу. Женщина наклонилась, взяла кошку на руки, расстегнула пальто, и хорошенькое животное привычно забралось ей за пазуху, и уже оттуда, свысока и независимо, взирало на мир божий, как на свое исконное владение. Женщина, на минуту занявшаяся питомицей, вновь обратила все свое внимание на Анну. Некоторое время обе они дружелюбно и молча смотрели друг на друга. Женщина проговорила своим красивым голосом: «Ну, что ж… Это был интересный разговор. Вы славный человек. Знакомство с вами принесло мне удовольствие. Вот увидите, все у вас будет хорошо».

Женщина не торопясь ушла (ее пальто теперь топорщилось сзади из-за расстегнутого ворота), завернула за угол дома, скрылась из вида. Анна, немного помешкав, пошла в другую сторону, напевая про себя мелодию.

И вдруг эта же мелодия зазвучала вне ее. Анна остановилась в счастливом изумлении. Из открытого окна одного из домов доносилась музыка со старой пластинки: легкие шуршащие помехи придавали своеобразное обаяние мелодии. Анна слушала пение скрипки. А я встал рядом, невидимый для нее.

Я помню, в моей человеческом существовании наступил момент, когда мне мало стало слушать музыку, позволять ей проходить сквозь себя и переплетаться со мной; мне хотелось попасть в самую сердцевину музыки, стать ею — каждым ее звуком, каждым ее образом, при этом наделяя ее тем, что есть у меня — пульсирующей горячей жизнью. И у меня, бесплотного, сейчас была возможность слиться с этой мелодией, стать с ней единым целым.

Будучи человеком, я считал музыку одной из вещей, превосходящих по глубине и значению любые слова. Одной из вещей, связывающих человека с Богом, быстротечное «сейчас» с вечностью. Теперь я понимаю, что был почти прав. Музыка прекрасна тем, что включает в себя все возможное в человеческом мире, а иной раз — и за пределами его, но этим же музыка и опасна. Она позволяет приблизиться к объемному пониманию вне четких логических конструкций того, что только может быть доступно человеку, позволяет приблизиться к мышлению, анализу и оперированию образами, а не символами, которые всегда ограниченнее и беднее образов, позволяет приблизиться в мышлении к неразрывному синтезу процессов интеллектуальных и духовных, то есть позволяет приблизиться в мышлении к творцу всего сущего. Но она же может обленить ум человека, отвратив его от направленного мышления, погрузив его в размытое туманное состояние без движения, без работы, без смысла.

Обо всем этом вспомнил я, стоя рядом с Анной. Вот прозвучал завершающий аккорд. Анна улыбалась и с тихой радостью смотрела по сторонам, словно видела впервые и небо, и золотые листья, и уютные улочки, и спешащих по своим делам людей.

Я мудрое, много знающее существо, и, казалось бы, нет ничего нового в том, что я наблюдаю в мире людей, из которого я ушел уже давно, но сейчас я тоже испытываю радость и гордость творения, как будто в первый раз вижу, как оживает душа. Я тихонько подошел к моей подопечной, обнял ее, словно маленького ребенка, поцеловал в теплые, шелковистые волосы. Она не видела, не слышала, не осязала меня, но послушно подставила свою голову под мои губы. Я благодарен ей за то, что на несколько секунд она заставила меня, бывшего самоубийцу, забыть знание того, как это — не принимать себя и свое место в мире.

***

Анна, конечно же, не видела, как ее недавняя собеседница, скрывшись из вида, вмиг погрузнев, тяжело опустилась на скамью. Хрустальные глаза застлала мутная пелена, проступили красные прожилки, лицо искривила глупая пьяная ухмылка. Только худая рука продолжала ласково и плавно гладить пригревшегося под пальто зверька.

Я уже со стороны смотрел на это жалкое теперь существо. Погрузившись в недра ее души, я на какое-то время смог проявить скрытые в них мудрость, достоинство, милосердие, я словно стал основанием, на котором они смогли удерживаться на поверхности личности. Теперь я с болью наблюдал, как эти качества постепенно уходят обратно в мутную глубь, теряясь на илистом, грязном дне.

Что ж, эта женщина сыграла свою роль. Она сделала свой главный выбор, заставив себя сегодня днем, неведомо ей самой зачем, пойти по улице, на которой ее встретили я и Анна. Я, заметив и узнав ее, на три четверти часа смог сделать явной ее скрытую красоту, и один хороший человек помог другому хорошему человеку.

Я имею возможность сделать ей за это подарок. И я сделаю его: завтра эта женщина шагнет с железнодорожного моста, и в последние минуты ее земной жизни снова посмотрят на мир странные прозрачные хрустальные глаза, и склонившийся над ней врач не сможет не ответить на неуловимую внутреннюю усмешку, полную мудрости и доброй иронии, и на этот раз чудо проявления красоты произойдет без всякой поддержки постороннего существа.

А кошка — кошка не пропадет: ее приютит у себя пожилая соседка и будет поить ее молоком и гладить ей лоснящуюся шерсть, глядя по вечерам телевизор.

Спасители

Я прихожу в это кафе по пятницам. Сажусь за круглый столик в углу, заказываю чашку кофе. И начинаю ждать. Несколько лет назад я нашел здесь тех, кого искал повсюду почти всю свою жизнь. Искал день за днем, год за годом, упорно стремясь к своей цели, данной мне верой и чувством святого долга.

Я верил в то, что они есть в нашем мире и что я их найду. Я знал наизусть каждое слово, которое должен был им сказать при встрече. В бессонные ночи я тихонько шептал эти слова, как молитву, как клятву, как утешение, как призыв. Я позволял себе помечтать о том, как встречу их, как сверхчеловечески прекрасны и величественны они будут, и я, склонив голову, опустив глаза, дабы не потерять присутствия духа, подойду к ним, склоню смиренно колени, попрошу их взять предназначенное им.

Когда-то давно я принял эту вещь своими еще детскими руками из рук умирающего странника, которого из жалости впустил в наш дом отец. Этот человек пришел издалека, был стар, но не дряхл, тяжело болен, но не жалок, беден, но полон достоинства. И на нем лежали печать мудрости, даруемой в конце длинного пути, и покров величественной тайны. Это будоражило мое мальчишеское любопытство, но вряд ли бы я посмел нарушить запрет строгого отца, увещевания сердобольной матери, свою собственную застенчивость, если бы не почувствовал, что существует незримая, необъяснимая, но прочная связь между мной, мальчишкой, и этим стариком,