История села Мотовилово. Тетрадь 15. Колхоз - Иван Васильевич Шмелев Страница 21

руки, согнул её колбасиной, сведя ручку с ручкой и подбросил её вверх. Пила взлетела над головами, пронзительно загмыгмала взбешённой змеёй, заметалась в воздухе, взблескивая на солнце и упав зубьями врезалась в землю. — И это еще не всё! — Николай, взяв пилу с земли и демонстрируя музыкальность, он повесил её ручкой себе на большой палец, создав ей свободное вешение ударил по ней молотком. От удара пила, вздрогнув вибрационно задребезжала, музыкально зазвенела, издавая весьма приятные для уха мелодичные звуки. Николай, припав к пиле ухом, долго наслаждённое упивался мелодией своей «кормилицы».

— Вот ты Митьк баишь, я плохой плотник, а ты не знаешь, что я и раньше работал в плотницкой артели Ивана Сергеича Потёмкина, и большинство всё по верхам. Бывало, как до стропил дело дойдёт, так Иван Сергеич меня посылает. И вот однажды, дело было в Чернухе, сижу я на самом коньке с топором и ножовкой, а стропилы-то и поехали. Я гляжу, мне не минуче падать, и быть сброшенному со струмент. Ладно я такой догадливый, когда падал сообразил, отбросил топор-то вправо, а ножовку-то влево, а то бы весь изрезался, как пить подать. Так что везде нужна сноровка. Но всё же я тогда напугался не в шутку, головой вдарился и ногу пришиб повыше чиколки, пришлось часика два отлёживаться, лентяю попраздновать. И весь этот день чувствовал себя не в своих санях зато в этот день вечером, когда мы возвращались из Чернухи домой, сердце во мне замерло почти до самой Осиновки, оно не билось, и я старался пореже дышать, нет конечно, я дышал, только реже.

— Нет Кольк, как ты ни хвались, а по всему видимому из тебя плотник-то получается аховый! Ты и чашку-то в бревне не можешь, как следует вырубить, — заметил ему Петруха Дидов.

— Вот этому указчику нельзя ли посулить хрен за щёку! — отпарировал Николай.

— Дело бают. Хорошее дерево растёт в сук да в болону, а хреновый человек в хрен да в голову! — под взрыв смеха артельщиков, с обидой ответил ему Петруха.

— Дядя Миколай, продай мне токарный станок, он, наверное, тебе не нужен, раз плотничаешь, — обратился к Ершову Митька.

— Я с тобой ничего не говорю, — в задумьи ответил Николай.

— Эх ты, куриная слепота, вялый карась, к нему с делом, а он выкобенивается, — с недовольством высказался Митька.

— По одной версии я вялый карась, а по другой я колючий Ёрш! — приняв горделивую позу, бойко возразил Николай. — Ну какая важность, что я ворочаюсь, как карась. Но ведь на Святой Руси не все караси, есть и ерши. — с самодовольным достоинством добавил Ершов. — Да и вообще Митьк, нам с тобой играть в бирюльки не к лицу, пускай в них играют дети, а мы с тобой люди взрослые и нам пора делом заниматься, — деловито заметил Николай Митьке.

— А что касается моей физиономии, то перед вами братцы, не в хвальбу сказать, в молодости я был жених-франт. И на лицо-то был приглядчив и одевался всем в зависть, рубаха, вышитая с петухами, штаны из кармазинного сукна, пеньжак из касторова сукна, на голове картуз с пружиной, на ногах сапоги лаковые гармошкой. Но вот самой гармони я не заводил. К музыке таланту нет. Да и без гармони я по всем статьям был парень-щёголь. Так что в селе все девки мои, так дуром и лезли ко мне. Ну, конечно, насчёт того, ни-ни боже сохрани! Раньше на это строгость была жёсткая, совесть имели, и стыда боялись. Да я и сейчас телом-то вон какой битюк-охлюдок, во мне, такой как вон Митька, влезет и повернётся ни один раз, — хвалебно описывал Николай свою мешковитую фигуру. Да и на фронте-то в империстическую, я был не последним воином. Раз послал нас командир в деревню за картошкой. Зашли в один дом, а там свадьба, мы-да назад, сунулись в другой, а там покойника обмывают, мы-да бёжку, и едва накупили, наскаридорили две меры. Хоть и длинная история об моей военной службе рассказывать, а всё же я вам расскажу. Давайте ещё закурим по слатненькой и под общий раскур слушайте. Я родился видно под счастливой звездой и весь век мне везёт как утопленнику. Ещё с детства меня покойный мой отец, в инженеры пророчил, и хотел было меня отдать в ученье в Нижний. Я в своей-то училище, проучился только две зимы. Научился письмишки писать, газетёнки читать и кое-какие, по хозяйству задачки решать. И на дальнейшее ученье что-то не угодил. В призывную пору (из-за пальцев на руке, об этом уже была речь) меня забраковали и в армию не взяли, а потом в 1914 году забрали. На военной службе вскорости (в духе командного состава) мне присвоили младшего унтера. Ну и вот как сами знаете, в армии все военные чины приветствовать положено. Вот однажды я захожу в казарму, а рядовой солдат весельчак как заорёт во всё горло: «Смирно!» сам унтер-офицер Ершов в гарнизон пожаловал! Ну я, конечно, шутку принял, и дал отбой: «Вольно!», сам рядовой, «Вольно! Вольно!», а тот солдатишка возьми, да и скажи: «Хреноват больно!» Мне это показалось за обиду, я и придрался к нему. Ладно меня друзья разговорили, а то я ему хотел «губы́» всыпать… Ну и вот, как сейчас помню, дело было как раз накануне праздника Петрова дня. Меня дежурным по роте назначили. Один взвод со своим командиром на сенокос отправили. Ротный-то, по имени Петров назывался, а двое взводных, как на подбор Павлами оказались, и у всех у них, вот совпаденье, в Петров-то день, именины. Пир горой справлять задумали, а фельдфебель-то наш, так к ним примазался. Вот мне как образцовому унтеру, и доверили всю двухвзводную роту в дежурство. Узрив во мне деревенскую простоту, и нестрогость во взыскательности, один молодой солдатик, по фамилии Затутыркин кажется, подходит ко мне, и как по уставу положено обращается: «Господин унтер-офицер, отпустите, грит, нас весь взвод в отлучку. Вон мужикам, страсть, как выпить хочется, а мне грит, к девкам позарез понаведоваться необходимо, свербит, терпенья нету». Я смотрю на него и думаю про себя: «У меня у самого-то, от желанья пойти к бабам с носу капает. То ли меня прельстило уважительное «господин унтер-офицер», то ли в это время мне в голову вбрало слепое безрассудство, только я так необдуманно распоряжившись на свой хохряк, всем дал команду: «А ну-ка дуйте кому куда надо, только строго предупреждаю, к 12-ти часам ночи, всем быть на своих местах». «Ты только свистни, и мы тут