Забытые по воскресеньям - Валери Перрен Страница 21

Вечером, закрыв бистро и подняв стулья на столы, Элен с Люсьеном присоединяются к Симону в подвале. Ужинают супом из топинамбура с куском серого хлеба и слушают радио.

Симон больше не играет на скрипке. Он смотрит на запертый в футляре инструмент, как на часть себя, уложенную в гроб.

Люсьен и Элен уходят с наступлением ночи. Он хочет сделать ей ребенка. Мечтает об этом. Она не беременеет, и Люсьен говорит: «Это потому, что ты не любишь меня!»

Элен заснула.

Конец дня. Конец воскресенья.

Элен отправилась на пляж, а я мысленно переношусь в бывшую комнату моего отца.

В раздевалке обнаруживаю на мобильном три пропущенных вызова от Я-уж-и-не-помню-как. Сама я никогда ему не звоню. Если он в «Парадизе» – хорошо, а если нет, то и ладно. У меня в душе что-то перевернулось сегодня после наблюдения за хождениями туда-сюда несостоявшихся сирот. Как будто День всех святых перескочил на 15 августа, чтобы сделать нам сюрприз.

Набираю номер первый раз. Он сразу отвечает и спрашивает:

– Ты приедешь?

– Уже поздно, я смертельно устала.

– Ты приедешь?

– Да я на ногах не стою.

– Я буду твоей подпоркой. Ты приедешь?

Глава 33

– Как поживаете, Элен?

– В 1943-м я сказала Люсьену: «Не волнуйся, у нас нет врагов». А он ответил: «Пока я буду жить с такой красавицей, как ты, у меня будет куча врагов!» А на следующий день его арестовали.

Она закрыла глаза.

– Это было очень давно. Сейчас мы в отпуске.

Я в сотый раз слушаю историю ее жизни, мою пол и пытаюсь вообразить тот день на пляже.

На цыпочках входит Роман, огибая влажные места. Паника на борту, ватные ноги, идиотка, дура, кочерга, спотыкаюсь о ведро, нагибаюсь подтереть лужу.

Подглядываю сквозь челку, с какой нежностью он гладит Элен по волосам. Смотрю из своего мира – на нее в лимбе[42], на него в благодати.

– Я завтра уезжаю. На два месяца.

Удар прямо в сердце.

– На два? – бормочу я.

– Буду фотографировать в Перу.

– В Перу?

– На островах Бальестас. Поснимаю сумасшедших…

– В психбольнице?

Он смотрит на меня как на буйнопомешанную:

– Нет… Птиц. Олуш[43].

Мог бы стыд убивать, я была бы уже мертва и похоронена рядом с родителями.

– Я фотографирую морских птиц по всему миру. Чаек, бакланов, альбатросов, крачек, фрегатов.

Я возвращаюсь к уборке комнаты. Мне хочется сказать ему, что нет нужды отправляться на другой конец света за морскими птицами – одна из них живет на крыше «Гортензий» и наверняка могла бы рассказать массу интересных историй – в отличие от той ерунды, которую я записываю в свою тетрадь. Конечно, я ничего не говорю. У каждого из нас две жизни – в одной мы «озвучиваем» свои мысли, в другой молчим, держим слова под спудом.

– Вернетесь до Рождества?

Он улыбается застенчивой улыбкой, похожей скорее на гримасу, и опускает глаза:

– Да. Рассчитываю вернуться. А вы? Вас я увижу?

– Я всегда здесь.

– И не надоедает? Не скучаете?

– Никогда.

– Легкой вашу работу точно не назовешь…

– Ну, еще бы! Она сверхтяжелая. Мне всего двадцать один год, все коллеги старше. И все начинали позже, наша профессия чаще всего становится второй. Ненормально в моем возрасте видеть изношенные тела. Это… жестоко. А уж смерти… В дни похорон я закрываю окна, чтобы не слышать колокольного звона.

– Что в вашем деле самое трудное?

– Услышать фразу типа: «Он не запоминает наши встречи, поэтому я больше его не навещаю…»

Пауза.

– Почему вы не ищете другое место?

– Потому что нигде не услышу историй, какие рассказывают здешние обитатели.

– Можно вас сфотографировать?

– Терпеть не могу сниматься…

– Само собой. Меня не интересуют те, кто это любит.

Он достает из рюкзака огромный фотоаппарат и скрывается за ним.

– Но… Я не причесана.

– Вы уж меня извините, Жюстин, вы не бываете «причесанной».

Он произносит это таким тоном, словно знает меня всю жизнь. Так мог бы сказать Жюль, но он мой брат, а с этим человеком мы едва знакомы. Что правда, то правда – мои волосы противятся щеткам, расческам, заколкам и резинкам, поэтому я всегда выгляжу как растрепа. Так однажды выразилась бабуля. Некоторые девушки всегда выглядят так, как будто только что встали из кресла парикмахера. Не мой случай.

– Я росла без матери и не умею плести косички и все такое прочее.

– Почему у вас… не было матери?

– Она погибла в аварии, когда мне было четыре года, и просто не успела научить меня быть девочкой.

– По-моему, вы и сами освоили эту науку вполне успешно. Результат впечатляет.

Он мог бы выразиться иначе, сказать: «Вы очень красивая!», «Вы невероятно хорошенькая», или «Вы и такая мне нравитесь!», или, в конце концов, «Подумаешь…». Однако он выразился иначе. Результат впечатляет. Резюме профессора!

– Я… Мне снять халат?

– Ни в коем случае. Говорите со мной.

– Я тоже… ну, в общем, у меня тоже есть фотоаппарат. «Поляроид». Я снимаю брата, вставляю карточки в рамки и вешаю на стену над кроватями одиноких постояльцев. Жюль – красавчик. Из него получается идеальный «сын». Пейзажи и животных я тоже фотографирую. Еще долго? У нас мало обитателей «без семьи». Вы закончили?

– Да. Видите, уже убираю аппарат.

Можно подумать, он винтовку прячет в чехол.

– Я с вами! – кричит Элен. – Заберите и меня!

Роман бросает на меня вопросительный взгляд. Я опускаю глаза:

– Она переживает арест Люсьена.

– Знаете, как это было?

– Я вам напишу. Не хочу, чтобы Элен слышала.

Глава 34

Надень красную блузку, она тебе больше идет, ты сегодня неудачно уложила волосы, наведи порядок в своей комнате, собери разбросанные вещи, ты стащила мою помаду? Ладно, ладно, детка, помоги мне убрать со стола, пойдешь со мной в магазин, я приду за тобой в 16:00, спросишь мое мнение, я его выскажу, у меня мало времени, ты сделала уроки? Да что же это такое?! Видишь, как красиво, ты не пойдешь, я тебе купила вот это, не стоило затеваться, иди накрой на стол, нет-нет-нет, хорошо, ладно, но один раз, не возвращайся слишком поздно, никакого шоколада, не пей газировку после 18:00, не уйдешь, пока не позавтракаешь, надень куртку, на улице холодно, ну что это за срач?! Почисти зубы, пора бы тебе повзрослеть, прими душ, не волнуйся, ничего страшного, люблю