История села Мотовилово. Тетрадь 17 (1932-1934 гг.) - Иван Васильевич Шмелев Страница 21

Он проснулся под самое утро. На улице от лунного света было светло, как днём. В избе на полу чётко вырисовался искошенный четырёхугольник оконного переплёта. Потайно выйдя от Анисьи домой, Николай не пошёл улицей, а украдкой добравшись до озера, пошёл задами по росистому травяному берегу озера, как по зелёному ковру. На душе у него было весело, а во всём теле сладкая истома усталости. На том берегу на улице Мочалихе в чьей-то избе, мерцая, вспыхнул огонёк и тут же погас. По селу, в разных его концах, оберегающе лаяли собаки; дерзкий собачий лай послышался и где-то совсем рядом. «От этих собак-супостатов никакого спасенья нету, так и бросаются, того гляди пятки отгрызут или штаны с ж…ы содерут!» — думалось Николаю. Придя домой, Николай сразу бухнулся в свою отдельную от жены постель. Жена Лина на его приход не прореагировала. Николай в беседах с мужиками признавался: «А мы с женой едим врозь и спим порознь».

Девки в Балахне. Дуня и Васька Демьянов

Ребят забирают в армию, а девок, которые не успели выйти замуж, посылают в Балахну. Ранней весной этого года в село Мотовилово приехали два вербовщика, которые должны оформить договора с девушками, намеченными колхозом (согласно разнарядки) для отбывания летнего срока-сезона на добыче торфа в болотах для Балахнинской электростанции. Вечерами на гулянье эти вербовщики задорно гонялись по улицам за будущими торфушками (которые, конечно, им нравились), соблазняя их на взаимную любовь.

Дуня Булатова за последний год много подросла, пополнела телом, зад её заметно раздался, груди буйно повыперли вперёд, и стала она вполне созревшей девушкой. Постольку, поскольку Дуня сирота, и жила она у тётки отдельно от сестры Анисьи, то её как одиночку колхоз включил в разнарядку для посылки в Балахну. Вместе с девками-сверстницами Дуня уехала из села на торфодобычу, где, задорясь на то, что торфушкам будут ситцу давать, Дуня вместе с девками работала по 12 часов в сутки. Жили девки в бараках, обедали в столовой, хлеб по карточкам получали по 800 гр. На торфяных болотах свирепствовала малярия, которая не обошла и Дуню. Проработала она на торфодобыче не более месяца, как её свалила с ног малярия, а вдобавок с простуды она схватила и грипп. В больнице места не оказалось, так Дуня отлеживалась и лечилась хиной и кальцексом в бараке, на своей койке. Девки-подруги решили известить Анисью о болезни Дуни, и малограмотная подружка Катька написала письмо и отправила его в Мотовилово по почте. Получив письмо, Анисья так и ахнула. В письме говорилось: «Ваша Дунька захворала лихорадкой, а теперь лежит в грибу». Анисья не на шутку испугалась и встревожилась: она неразборчиво написанное слово «в грибу» поняла, что Дунька лежит в гробу. Анисья тут же взбузетенилась, с горем и плачем собралась и поспешно выехала в Балахну. Какова же её была радость, когда она, приехав туда и едва разыскав посёлок торфушек из Арзамасского района, обрела сестру Дуню живой и уже выздоравливающей.

— Как же так?! — сквозь слёзы, недоумевающе спросила Анисья девок. — Кто это из вас мне письмо-то написал? И сообщил, что Дуня лежит в гробу? Я до смерти перепугалась!

— Да не в гробу, а в грибу! — пояснила одна из Дуниных подруг, видимо, автор этого злополучного письма.

— Грибом она болела, грибом! — хором докладывали девки о болезни Дуни, смеясь над злополучным недоразумением, которое Анисью привело в столь печальное положение.

— Ну а теперь твоя Дуня совсем выздоровела и, видишь, совсем поправилась, и снова стала всё есть, что ни попади, а то целыми днями, когда хворала, не могла ничем окрупениться! Крошки в рот не брала, потому что температура у неё была 49 градусов.

Девки дружно и голосисто рассмеялись.

— Вы что хохочите? — недоумённо спросила подруг Катька, рассказывая о болезни Дуни.

— Да как не хохотать-то над тобой, ведь ты вон чего сморозила, через дугу загнула! Да разве у человека бывает 49 градусов? От такого жара он сразу умрёт!

— То бишь 39 градусов, — спохватившись, поправила свою ошибку Катька. — Я уж совсем с ума спятила! — под общий весёлый смех подруг признала она свою оплошку.

— Корзинка на голове, а она её ищет! — сказала подруга.

Анисья уехала домой, Дуня же, совсем уже окрепшая, под самое закрытие сезона по соблазну вышла замуж там же на торфу, за Кольку Куварзина, с которым она прожила только две недели, не пожилось, и она вернулась в своё село. Побыв столь краткое время замужем, Дуня Куварзина (она стала носить фамилию бывшего мужа, потому что с ним она была зарегистрирована), стала ещё смелее и дерзже на язык, но к себе никого из парней, и кто вообще задорился на неё, не подпускала. Она всецело посвятила себя труду. Её стали наряжать на работу в колхоз, в данное осеннее время — на молотьбу. Дуня делать умела всё: её здоровое тело позволяло ей справляться с любой работой, она даже могла запрячь и распрячь лошадь. Однажды Дуне пришлось на молотьбе запрягать лошадь в телегу. Она, высоко задрав левую ногу, упёршись ею в клешню хомута, натужно стала затягивать супонь. Про панталоны и трусики в деревне бабы и девки понятия не имеют.

— Ты, Дуньк, осторожней ногу-то задирай! — заметил ей тракторист Васька Демьянов, от соблазна задирая козырёк своей кепки кверху на фасон «никому не должен».

— А что? — недоумевая, спросила Дуня.

— Как это «что»? Ровесницу перекосить можешь! — с язвительной ухмылкой, скалясь, сказал он ей.

— Чай не жалко! — отшучивалась она.

— Нет, пожалуй, пожалеешь, женихи забраковать могут, замуж не возьмут, кому ты с перекошенной-то будешь нужна? — щерясь во всю рожу, захлёбываясь от восторга, глаголил Васька.

— Мне до замужества-то ещё долго! До тех пор и ровесница моя выправится! — не сдавалась в словесности Дуня.

Во время перерыва, когда все молотильщики поразбрелись кто куда, мужики расселись вокружало, закурили, завели беседу. А бабы с девками, присевши, расположившись на свежеобмолоченной, пахнувшей хлебной преснотой соломе, не выпуская граблей из рук, нежась на мякоти соломы, дремотно млели от истомы, отдыхали. Васька, заглушив трактор, закурив, решил для виду пройти мимо куривших