Виктор Кин - По ту сторону Страница 22

- Варя!

Она спрятала свое лицо, и он видел только шею и вздрагивающую грудь.

- Варя! - повторил он о каким-то воплем, сам пугаясь своего голоса.

Она оттолкнула его руку.

- Пусти! Какое тебе дело?

- Не плачь!

- Отстань от меня!

Он постоял, а потом рванулся, точно его держали за воротник, отбиваясь от самого себя, и обнял ее за талию. Тут он успокоился и некоторое время стоял, упиваясь этим новым ощущением и ободряя себя к дальнейшему продвижению. Пока можно было действовать молча, одними руками, было еще сносно, но вскоре надо было начать говорить. Он боялся этих неизбежных уже слов и в то же время страстно их желал. "Я тебя люблю".

- Успокойся... ну, я тебя прошу, - исчерпывал Безайс свой скудный запас нежных разговоров. - Очень прошу.

- Я... не скажу... ни одного слова.

- Ну, пожалуйста, оставь, - тихо сказал он, совершенно иссякая.

Она словно сопротивлялась, но Безайс охватил ее плечи и повернул к себе. Тогда она отняла руки от лица и подняла на него полные слез глаза. "Какая она хорошенькая!" - подумал он возбужденно.

- Ты понимаешь, Безайс, - заговорила она взволнованно и уже не стыдясь своих слез, - он даже не спросил обо мне! Хоть бы одно словечко, Безайс, а? Ведь меня могли ранить, даже убить, а ему все равно! Он спрашивал о тебе, о деньгах, о бумагах, обо мне даже не вспомнил. Значит, я для него совсем не существую? Он обо мне ни капельки не думает? Да, Безайс?

Сдерживая дыхание, она вопросительно смотрела на него. Безайс, расширив глаза, стоял глухой и слепой. Невозможно угадать, какую штуку они выкинут в следующую минуту. У мужчин все это гораздо понятней и проще, а женщины сделаны, как шарады: кажется одно, а получается совсем другое.

У него на языке вертелись только самые пошлые, самые избитые фразы: "Ах, вот как?" Или: "Вы, кажется, того?" Или: "Я давно кое-что замечал!" Но это здесь не годилось. Ее ресницы слиплись от слез, и глаза стали большими и блестящими. Безайс осторожно отвел руки от ее талии.

- Какая ты глупая! - воскликнул он с плохо сделанным удивлением. - Он, наверное, толком не понимает даже, где он находится и что с ним случилось. Ранили бы так тебя, ты узнала бы, что это такое. Когда мне на фронте вырезали опухоль под правой рукой, я никого не узнавал. И не удивительно потеря крови, лихорадка, слабость. Это хуже всякой болезни.

- Но ведь о бумагах и деньгах он вспомнил же?

- Да, о бумагах. Это партийное дело. Оно важнее всяких болезней. Ты никогда не поймешь, что это такое.

Она покачала головой.

- Вовсе не поэтому. Я знаю, он считает меня мещанкой и дурой.

- Почему ты так думаешь? - уклончиво ответил Безайс. - Он мне ничего такого не говорил. Сейчас он просто болен, и глупо требовать от него галантности. А ты ревешь, разводишь сырость и устраиваешь мне сцену. Хочешь, я покажу, как ты плачешь?

Он скривил лицо и всхлипнул. Она быстро вытерла слезы и оттолкнула его.

- Ну, уходи, - сказала она, смущенно улыбаясь и краснея. - Уходи, чего ты на меня смотришь?

Безайс повернулся и вышел. В столовой он мимоходом взял со стола пышку и сел перелистывать семейный альбом. Откусывая пышку, он машинально рассматривал пожелтевшие фотографии бородатых мужчин и странно одетых женщин.

- Нет, - сказал он, захлопывая альбом. - Каждый человек может быть немного ослом. Но нельзя быть им до такой степени.

Он встал, походил и остановился перед гипсовой собакой нелепой масти, стоявшей на комоде. У нее был розовый нос и трогательные голубые глаза; одно ухо было поднято вверх. Безайс пощелкал ее по звонкому носу.

- Это ваше личное дело, - прошептал он. - Вы влюбляетесь и рыдаете. Но за что я, Виктор Безайс, обязан выслушивать все это? А если я не хочу? Какое мне дело, позвольте спросить?

Собака неподвижно смотрела на него гипсовыми глазами.

На другой день снова пришел доктор. Он осмотрел метавшегося в жару Матвеева, долго писал рецепт и расспрашивал Варю. Потом он встал и отвел Безайса в угол.

- Это правда, что он ваш брат? - спросил он.

- Нет. Это мой товарищ.

Доктор взял Безайса за рукав и засопел.

- Хотя все равно. Но отнеситесь к этому, как мужчина. Вы слушаете?

- К чему? - спросил Безайс, холодея.

- Ему придется отнять ногу. Больше ничего сделать нельзя.

На мгновение он перестал видеть доктора. Перед ним был Матвеев здоровый, широкоплечий, на груди мускулы выпирали из рубашки.

- Это невозможно! - воскликнул Безайс. - Как же так?

- Кость раздроблена, срастить ее нельзя. Началось нагноение.

Безайс взволнованно взъерошил волосы.

- Доктор, неужели нельзя? Вы не знаете, какой это человек! Он такой сильный и здоровый. Что он будет делать без ноги?

Доктор сердито пошевелил бровями.

- Не надо лезть! - сказал он со сдержанной яростью. - Дома надо сидеть, а не лезть на рожон. Ну, зачем вы полезли? Кто вас просил?

Безайс не слушал его. Он понимал только, что Матвееву собираются отхватить ногу около колена, и ничто на свете не может ему помочь.

- Вам ничего не втолкуешь. Идейные мальчики!

- Но его лучше прямо убить! - с отчаянием сказал Безайс. Он не мог представить себе Матвеева с одной ногой. - А если не резать?

- Он умрет, вот и все.

- Так пускай лучше он умрет, - ответил Безайс.

Доктор заложил руки за спину и прошел из угла в угол. Матвеев бормотал какой-то вздор.

- Думаете - лучше? - спросил доктор задумчиво, останавливаясь перед Безайсом.

- Лучше.

Прошло много времени - минут пятнадцать.

- Куда он денется? - сказал Безайс. - И на что он будет годен? Заборы подпирать? У него горячая кровь, он сам здоровый - что он будет делать?

Опять наступила пауза.

- Операцию я все-таки сделаю, - сказал доктор. - Это его дело распоряжаться своей жизнью, а не ваше. Вы слушаете меня?

- Слушаю.

- Я думаю - завтра.

- Это - окончательно? Никак нельзя поправить?

- Я же сказал. Если вы обращаетесь к врачу, надо ему верить.

- Где вы думаете сделать это?

- Не беспокойтесь, он будет в безопасности. Операцию сделаю в больнице. Я ручаюсь, что никто не будет знать, кто он такой. Иначе невозможно, - на дому таких вещей делать нельзя. Это сложная история.

Безайс молчал.

- Вы мне не верите? - спросил доктор с горечью. - Думаете - выдам?

- Нет. Но вы сами уверены, что никто не узнает?

- Я ручаюсь.

Поздно вечером приехали за Матвеевым - доктор, Илья Семенович и одна женщина. Они увезли его, и на другой день, тоже вечером, привезли обратно левая нога Матвеева кончалась коротко и тупо. Безайс ушел в темную столовую и сел на расхлябанный диван. Ему хотелось рычать.

Он чувствовал себя виноватым - виноватым за то, что он здоров, что у него целы ноги, что мускулы легко играли под кожей. Ехали вместе и вместе попали под пули, но Матвеев один расплатился за все. Безайс тут ни при чем, это его счастье, что ни одна пуля не задела его - но иногда так невыносимо, так дьявольски тяжело быть счастливым!

ГИПСОВАЯ СОБАКА

Матвеев очнулся сразу, точно от толчка. Он вздрогнул и открыл глаза. Комната в серых сумерках, незнакомая, странная, медленно поплыла перед его глазами.

Его охватило тяжелое предчувствие чего-то страшного. Все вокруг имело дикий, несоразмерный вид. Потолок и стены кривились острыми зигзагами. У кровати на стуле стояли бутылка и стакан с чайной ложкой. Они показались огромными, выросшими и заполняли собой все. Комод, стоявший у противоположной стены, виднелся точно издали, как в бинокль, когда смотришь в уменьшительные стекла. В углах шевелились сумерки. Он прислушивался к их тихому шороху, не понимая, что сейчас - утро или вечер.

Закрывая глаза, он чувствовал, как кровать начинает качаться под ним медленными, плавными размахами. Сначала ноги поднимались вверх, потом опускались, и начинала подниматься голова. Он открыл глаза, повернулся и вдруг дико вскрикнул. За окном, прижавшись к стеклу широким лицом, стоял кто-то и неподвижно смотрел на него.

Ужас придавил его к кровати. Все ощущения мгновенно приобрели остроту и напряженность. С мельчайшими подробностями он видел, как темная фигура за окном подняла руки, надавила на раму, и стекла высыпались, падая на одеяло. Темный силуэт просунулся в комнату и оперся на подоконник - осколки хрустнули под его локтями. Матвеев видел большую голову, широкие плечи и завитки волос над ушами, но лица разглядеть не мог - вместо лица было какое-то серое пятно.

В комнате ходил ветер, хлопая занавеской. Несколько снежинок закружилось над Матвеевым.

Исчезающими остатками сознания Матвеев понял, что это бред.

- Ничего нет, - прошептал он.

И действительно, на секунду силуэт побледнел, и сквозь него стали видны очертания рамы. Последним усилием Матвеев старался освободиться от тяжелой власти кошмара, точно разрывая опутывающие его веревки. Но затем он сразу погрузился в дикий призрачный мир, и бред сомкнулся над его головой, точно тяжелая вода. В синем квадрате окна очертания темной фигуры стали еще отчетливее.