Сергей Клычков - Чертухинский балакирь Страница 22

В этот день будет драка наверно и на обед за столом разрядится в луковичные перушки тюря, а на ужин в том же наряде - мурцовка!..

Недаром мужики говорят, что еду эту выдумал бес, чтобы мужик меньше верил в оспода-бога, а сон… считал спокон веку вкуснее белого ситника, потому что ест ситник и по сие время только во сне…

Прошел Петр Кирилыч задами, боялся, чтоб кто-нибудь не увидел да перед дорогой не сглазил, дошел до сельской изгороди по огородам и долго простоял около нее. Прислонился Петр Кирилыч к изгородной верейке и низко на поворину опустил голову: куда теперь идти и за что теперь приниматься после того, что с ним приключилось?

"Небесная царица, что со мною творится?.."

Вспомнил Петр Кирилыч последний Антютиков наказ постеречь на Дубне.

Авось на удачу опять выйдет купаться… тут тогда… Самое главное - в рот ворон не ловить!..

Было все вокруг Петра Кирилыча по-вечернему тихо, с Дубны, покачиваясь и клубясь, нехотя на тихом ветру опять плыли завернутые с головою туманы, и за чертухинским лесом на Красном лежала низко заря, как кумачовый платок на голове у Феклуши.

Все притихло и затаилось, словно спряталось с глаз. Должно быть, к утру ударит последний холодок на сорокового мученика. Только невдалеке на поляне, расправивши хвост, похожий на лиру, на которой играл царь Давид до той поры, когда еще не умел слагать псалмов и поститься, на одном месте кружился черныш и чувыкал.

"Чфу-жой!.. Чфу-жой!.." - выговаривал черныш, а Петр Кирилыч подговаривал:

- Свой!.. Свой!.. Болбонь себе… на доброе здоровье!

Потом черныш вдруг привскочил над землей, расправил к земле крылья, зачертил ими сердито и на всю округу заболбонил: "бфл-бул-бул-бул-бул", словно из большой бутыли вода полилась, и за ним на многие версты забормотала сквозь сон сырая весенная даль.

Заслушался Петр Кирилыч птицу.

Только когда все село потемнело и завернулось в туман, он осмотрелся вокруг и увидел, что стоит на братнином огороде, где он в прошлом году с Пронькой чучело ставил, чтоб пугало воробьев от гороха. Чучело широко расставило балахонные руки, хочет в темноте поймать Петра Кирилыча, да, видно, сослепа никак не поймает.

Тыркнул его ногой Петр Кирилыч и перескочил через забор.

*****

Заторопился Петр Кирилыч, заспешил, словно боялся куда опоздать. За небольшой луговиной, где полднюет сельское стадо, шли пустоши, за пустошами - Боровая дорога. Почему-то свернул на них Петр Кирилыч, должно быть, опять побоялся кого-нибудь встретить и навести на ненужные пересуды и толки.

Редко бывает и в наши дни человечья нога на этом месте, не смотри что стоит возле села… Спокон века растет на нем чахлая ивушка небольшими кустами, издали они словно в бабьих юбках, раздутых ветром по подолу: болотный бредник!

Шумят эти кусты, словно бредят, никогда-то им нету покою!..

И словно на этот докучливый шум прибегли из леса похиленные набок убогие елочки, с большими горбами на спине и с загнутыми в сторону ветра вершинками, с ручками, расставленными далеко вперед, ощупью, видно, идут по болоту… но не найти им дороги назад к большому матерому лесу, так и будут всю жизнь расти в боковую ветку, с покорным поклоном суровому зимнему ветру, завязивши в топкой земле корявые лапти, только и дожидаясь поры, когда их подрубит под голень тупой топор бобылихи.

Оттого это место и прозывалось: Бобылья пустошь.

Бобыли из Чертухина рубили на ней безо всякой дележки.

Только мало было охотников, рубили, что поближе к дороге, а подальше -такие места: не вытянешь ноги… Кочки так и запихают в разные стороны. Растут они в этом месте с сотворения мира и к нашей поре были по самый пуп человеку.

Не любили мужики этого места!..

*****

В эту-то пустошь и вломился Петр Кирилыч, не захотевши идти по дороге.

Так и шумит со всех сторон на него прошлогодняя осока, словно грозится, выставила она с коч колючие усы, и чудится Петру Кирилычу, что у каждой кочки на осочной плеши сидит, завившись кольчиком, змея-медяница, и вместе с осокой шипит на него, и тянет к нему желтое жало.

Почти на самой середине пустоши Петр Кирилыч остановился и перевел дух.

Ощупал он ногой высокую кочку, нет ли змеи, присел на нее и стал с лица и шеи вытирать пот полою рубахи. Рукой подать, кажется, до матерого леса, а еще идти - конца-края не будет болоту, и кусты дальше грудятся и сбиваются в кучи и словно кого подолами прикрывают - распушились ветками книзу.

"Ну и место… чертово тесто!.."

Только это Петр Кирилыч сказал или подумал, как опять, как и тогда, под окном у Ульяны, крепко кто-то сзади его обхватил, и не успел Петр Кирилыч назад обернуться и ахнуть, как почувствовал у себя на щеке знойную щеку и у губ рот, тухлый, как куриный болтун.

- Князь мой ненаглядный!.. Петр мой Кирилыч!..

У Петра Кирилыча мураши по коже побежали.

"Тетка Ульяна?.. Откуда ее?.."

Со всех сил рванулся Петр Кирилыч в сторону и повалился меж коч. Видит из-за кочки: Ульяна стоит как ни в чем не бывало и чуть заметно улыбается на него…

- Ты долго будешь… шутить, тетка Ульяна? - тихо спросил Петр Кирилыч, приподнявшись с земли.

- Окстись, Петр Кирилыч, мне не до шуток… вот ведь где встретиться довелось! Ну, да я-то и рада.

- Зато мне радости мало.

- Чтой-то, Петр мой Кирилыч?.. С чего же?..

- Эй, Ульяна, не будет добра!..

Петр Кирилыч присел на кочку против Ульяны. Ульяна положила возле себя на кочку беремя и к Петру Кирилычу подвинулась ближе.

- От добра, Петр мой Кирилыч, добра не ищут… Как уж там хочешь, а свое я возьму… потому распалилась!..

- У… погань!..

- Не погань, Петр мой Кирилыч, - кабы лопать самому не пришлось! Лучше меня ведь все равно на всем свете никого не сыщешь!..

- Это тебе, дуре, кажется с тюри!..

- То-то и дело, что тюрю в глаза не вижу… Не гляди, что бобылка, - я такая стряпуха!..

- Была бы курочка, сварит и дурочка!..

- Вот уж не так, так не эдак… Ты вот из житной муки ситный спеки!..

- Спечешь оклякыш, поешь - заплакашь!..

- Да уж знаю: балакирь!.. Оттого и глаза на тебя повесила… Давай, Петр мой Кирилыч, решать дело по-хорошему!..

- Я от хороштва, тетка Ульяна, не прочь… Отстань от мене, и только делов: ты - в гости, а я - домой!..

- Мой, Петр мой Кирилыч, мой!.. Всю жизнь будешь есть один только ситник… Знаешь, ситник кто ест?..

- Нет уж, не знаю, а врать не хочу.

- Ангелы божьи на небе да бары!

- Ну и пускай их жрут на здоровье… Намажь ты себя медом, и то… Ульяна… разве что… спьяна!

- Подожди… подожди!

- У-у… я, у-у-х!.. Проклятущая!..

Петр Кирилыч схватил сушину и замахнулся ею на тетку Ульяну, хотел было ударить с размаху, но Ульяна вскочила на вязанку с сучками, свистнула на весь чертухинский лес, сучки в береме зашевелились, полез из беремя сперва лошадиный хвост, потом задние ноги и круп, потом, словно темь, закурчавилась вороная грива, и вмиг перед Петром Кирилычем взвилась на дыбы большая черная лошадь с большим черным пушистым хвостом до щиколоток, и на хребте у нее, не держась, уже сидел самый заправский гусар, в залихватской шапке с плюмажем, с саблей на боку, каких Петр Кирилыч видел у мирского попа на картинке.

- Прощай, балакирь!.. Помни про ситник и тетку Ульяну!..

*****

Заколыхалась осока перед Петром Кирилычем, и самого его понесло поверх ее колючих усов. Вот уже настороженно выстроился за пустошью лес, темный он и торжественно-строгий, как столоверский поп с дарами в руках; на еловых макушках четко обозначились крестики, и над каждым крестом горит большая звезда.

Петр Кирилыч вытер пот полою рубахи и, перекрестившись, вошел в темный, пахнущий еловыми шишками ельник.

Глава пятая

КОРЧАЖНЫЙ ЗВОН

Вернее всего, ты не знаешь, что мужики в избе называют венцом?..

По всему, это прозвание пошло с того незапамятного срока, когда первый мужик вздумал перебраться из землянки в избу, выбрал себе в лесу попрямее сосну и начал ее строгать и фуганить!

Венцом он назвал каждый ряд бревен в домовой стене, или, по-нашему, в срубе, хоть ли в лапу, хоть ли с углом!..

И так ему хорошо показалось в первой избе после пещеры, что и впрямь иначе нельзя было сказать: мужик стал жить в сосновых венцах, стал хозяин, рачитель и скопидом!

Воля, звездный венец остались по-прежнему дереву, зверю и птице!..

*****

Неспроста Спиридон Емельяныч выговорил у барина условие, чтобы тот поднял ему мельничную избу еще на три венца.

Спиридон был такой человек - ни одного слова у него зазря не проходило: сказал - отрубил!.. Значит, и надо!..

Надо было Спиридону ухоронить от попов свою веру.

Может, потому только и поменял Спиридон Емельяныч барину медведицу (али двух медвежат, бог его знает!) и дал книгу в придачу: дело было совсем не в мельнице, а в этих самых венцах!