Зинаида Гиппиус - Том 2. Сумерки духа Страница 22

– А кто это, папа? – спросила Каролина. Шарлотта сидела немая и бледная.

– Это… Это один… Молодой человек, подающий большие надежды, как мне говорили. И вдруг – ein, zwai, drei![12] – готово. Ein Maler[13], – прибавил он, не найдя русского слова. – А? Хороши фиалочки, Лотхен?

И он грузно рассмеялся.

Каролина с семьею давно уехала, отец ушел к себе, в доме все затихло. Шарлотта поднялась наверх и зажгла свою лампу. За окном теперь был туманный мрак безлунной апрельской ночи. Шарлотта хотела кончить работу, большой венок из красных маков, но не могла. Мысли мучили ее. Альберт, ein Maler, живописец… У него кузина, невеста… Отчего она не ездит к нему? Любил ли он ее? Какая она?

И Шарлотта улыбнулась, подумав, что хоть эта кузина и богачка, и графиня, а все-таки Альберт теперь не с нею, а тут, близко, и навсегда близко, и не графиня, а она, Шарлотта, будет сидеть завтра около него, принесет целую лейку воды для фиалок и сплетет, если захочет, нежный шелковый венок из очень больших и очень бледных незабудок…

Вдруг сердце ее ударило тяжело. Она вспомнила Иоганна. Неоконченные маки посыпались с ее колен. Она вскочила, разделась, спеша, погасила лампу и бросилась в постель. Скорее спать, чтобы не думать!

Июльский день жарок невыносимо. Солнце насквозь прогрело сухой, мглистый воздух. Деревья с широкими, совсем распустившимися листьями безмолвно принимают солнечные лучи, сонные и радостные, как ящерица в полдень на горячем камне. Пахнет пылью и всевозможными цветами. Цветами теперь полон весь парк кладбища. Порядок и чистота образцовые, могилы аккуратны и веселы. Но к разнообразным и тонким ароматам, к благоуханию отцветающих лип, примешивается еще какой-то запах, чуть заметный, но тревожный, неуловимый и тяжелый. Он бывает только на кладбищах в очень жаркую пору. Шарлотта всегда думала, что это – дыханье умирающих липовых цветов. Они именно так пахнут, опадая. Шарлотта не чувствовала жары. Ее тонкое лицо по-прежнему было бледно, руки привычно работали. И тут, за решеткой могилы Альберта, где она теперь проводила дни, особенно тенисто. Давно отцветшая сирень разрослась густо, а сверху сплошным зеленым навесом наклонились старые березы. На могиле Альберта уже нет фиалок. Там теперь цветут два куста больших белых роз. Шарлотта сама за ними ухаживает, и нигде они не распускались так пышно и свежо.

Шарлотта надела сегодня светлое платье с короткими рукавами. Ей с утра весело на душе. Веселье ее, как и вся она, тихое, невидное. Точно в сердце теплится ровный и мягкий огонек. Свертывая длинные стебельки ландышей для заказного венка, она вдруг тихонько и тонко запела, и сейчас же сама застыдилась. С ней так редко это случалось.

Белый медальон внизу креста был теперь полускрыт розами. Шарлотта любила проводить рукою по нежному, чуть выпуклому профилю этого полузаметного лица: мрамор был холодноватый, бархатистый, всегда ласковый.

Казалось, стало еще душнее. Мглистый воздух полз с окрестных болот и со стороны далекого леса. Шарлотта, оторвав на минуту глаза от ландышей, подняла взор. Она вздрогнула, слабо вскрикнула и покраснела: верхом на старом дощатом заборе, за которым тянулись чужие огороды, дальше – болота, перелесок, сидел плотный, красивый юноша, в пунцовой, затейливо вышитой сорочке. Это был Иоганн.

– Не пугайтесь, мамзель Шарлотта, – произнес он, очень вежливо, даже галантно приподнимая белую фуражку. – Извините, что я так… прямым сообщением. От нас в эту сторону гораздо ближе, хотя путь несколько затруднителен. Но я знал, что вы избрали этот уголок… И, не желая беспокоить вашего уважаемого папашу прохождением через главные ворота, через дом… Вы позволите присоединиться к вам?

– Да, – прошептала Шарлотта, не поднимая ресниц.

Веселости ее как не бывало. Тупое беспокойство сосало сердце. Теперь ей казалось особенно душно, жарко, густые благоуханья туманили воздух.

Иоганн ловко соскочил на дорожку и через минуту уже сидел рядом с Шарлоттой на удобной скамеечке около самой могилы Альберта.

– Прелестный уголок! – проговорил Иоганн, сняв фуражку и проводя рукой с немного короткими и толстыми пальцами по своим круто курчавым, черным волосам. Иоганн с полным правом назывался красавцем: он был невысок, но широк в плечах, ловок, в лице – теплая смуглость, на верхней губе немного выдающегося вперед рта – коротенькие, красивые, жестковатые усики. Шарлотта никогда не могла вынести взора его больших выпуклых глаз, черных, как маслины, с легкими красноватыми жилками на белках.

– Давно не имел счастия видеть вас, мамзель Шарлотта, – продолжал Иоганн. – Я целый день занят по магазину, минутки почти нет свободной. В прошлом году, помнится, вы однажды удостоили нашу лавку своим посещением… Для меня этот день, поверьте, запечатлелся… Я еще первый год тогда помогал отцу, только что гимназию кончил.

Шарлотта опять вздрогнула и невольно, чуть-чуть, подвинулась к краю скамьи. Она тоже помнила, как однажды, с отцом, случайно зашла в лавку Иоганна. Лавка была светлая, чистая. Остро пахло кровью и только что раздробленными костями. Самые свежие, светло-красные трупы быков без кожи, с обнаженными мышцами, с обрубленными и распяленными ногами, пустые, как мешки, висели у дверей и по стенам. Пониже висели маленькие телята с телом гораздо бледнее и пухлее, почти серым, такие же пустые, так же распростирая кости ног до коленного сустава. На блистающем столе из белого мрамора лежали в сторонке темные, вялые куски мякоти с золотистыми крупинками жира по краям. В белом фартуке стоял Иоганн, веселый, сильный, здоровый, и ловко рубил большим, как топор, ножом крупные части от лопатки. Шарлотта запомнила короткий, решительный звук ножа. Брызги кости отлетели на пол. Темные пятна были на переднике Иоганна и на мраморе стола. Шарлотта вышла на воздух и сказала робко, что у нее закружилась голова. Вероятно, она не привыкла к тому пряному и пьяному аромату, который бодрил Иоганна.

– Теперь у нас преобразования, изволили слышать? – спросил Иоганн. – Надстроили третий этаж. Туда папаша сами переедут, а бельэтаж, весь, что над лавкой, мне намереваются отдать. Не теперь конечно… А вот Бог даст…

Он замялся.

Шарлотта поняла. Он говорил о ней. Это для нее этаж над лавкой, когда она выйдет замуж за Иоганна. Она будет слышать у себя наверху решительные и веселые звуки его топора, когда он около мраморного стола станет рубить свежие, пухлые куски мяса.

– Одно неудобство, мух много в лавке. Страшная масса мух. Залетают и в квартиру. Да можно бумажки ставить.

Шарлотта не ответила.

– А тут у вас хорошо, – начал Иоганн. – Тень, прохлада… Цветов сколько! А это чья же могилка? Вы ведь постоянно около нее. Известная вам?

– Нет, так… – промолвила Шарлотта.

Ни за что на свете она не стала бы говорить с Иоганном об Альберте. Она даже не хотела, чтобы он заметил белый медальон с портретом. Он, вероятно, напомнил бы Иоганну мрамор его стола.

– А я думаю, жутко вам здесь, мамзель Шарлотта? И вечером гуляете…

– Отчего жутко? – спросила удивленная Шарлотта.

– Да как же… Все вечно с ними…

– С кем с ними?

– А с мертвецами. Шарлотта слабо улыбнулась.

– Что вы! Какие же мертвецы? Здесь нет мертвецов. Они под землей, глубоко. Здесь только могилы да цветы. Вот у вас – осмелилась прибавить она. – У вас точно мертвецы… Я помню: все тела мертвые, кровь…

Иоганн залился громким смехом.

– Ах, мамзель Шарлотта! Какая вы шутница! Это вы наших быков, да телят… мертвецами! Ха, ха, ха!

Шарлотта смотрела на его сузившиеся глаза; в розовом, полуоткрытом рте блестела полоса крепких зубов.

– Что же мы о таких несоответственных вещах говорим? – начал Иоганн, перестав смеяться. – У меня к вам просьба, мамзель Шарлотта: давнишнее желание сердца. Не откажите!

Он сделал умоляющее лицо.

– Не откажете?

– Нет… Если могу…

– Подарите мне цветок, сделанный вашими искусными пальчиками. Буду его вечно носить в петлице, а ночью стану класть под подушку. Мамзель Шарлотта! Вы знаете, как я ценю каждый ваш взор. У вас глаза, как самые лучшие фиалки. Отчего вы со мною так суровы? Я вам противен, мамзель Шарлотта?

В голосе его было много искренности. Тоненькая, всегда бледная, молчаливая Шарлотта очень нравилась Иоганну.

– Я вам противен? – повторил он, подвигаясь к ней. Кругом была тишина и зной. Даже кузнечики замолкли.

Томительная, душная, невидимая мгла поднималась от прогретой земли. Мертвый аромат лишь кружил голову.

– Нет… отчего… это не то… – лепетала Шарлотта. Сердце ее стучало часто, испуганно.

Она не договорила. В ту же минуту сильные руки сжали ее и теплые, влажные, мягкие губы жадно прильнули к ее устам. Она помнила эти губы: они только сейчас были перед ее глазами, слишком пунцовые, как кумач его рубашки, немного темнее. И горячее и грубое прикосновение точно ударило ее. Красные пятна поплыли перед ее взором.