Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера" - Лев Наумович Качер Страница 22

После того как гроб опустили в могилу, Леонид Ильич отозвал одного из своих "оруженосцев", маленького, толстенького, и сказал:

— Вить, ты Жору отблагодари…

Тот немедля вытащил из кармана пухлый конверт с ассигнациями…

Но это было, как говорится, не все. Позже мой Жора получит еще и премиальные… Вообще после похорон "кремлевских" и ближайшей их родни весь трест, отвечающий за спецпохороны, непременно получал премии. Не знаю, как сейчас, но тогда спецпохоронщики были все как один за порядок, заведенный Леонидом Ильичом и его свитой. Вообще же это большой разговор о челяди… и размеры этой "армии" еще не сосчитаны, и сколько чего они получали и получают по праву "близких к высоким кругам", какие льготы, поблажки, подарки — еще не проявлено… А ведь когда мы называем то время "брежневщиной", то в круг своего внимания берем большей частью самого бывшего генсека и его родных, жаждавших сладкой, безбедной во всех отношениях жизни. Но ведь за эту самую "сладкую" жизнь, разумеется, с несколько более мелковатым жемчугом, держалась зубами и многочисленная "дворня", разнокалиберная челядь! Все эти спецповара, спецофициантки, спецуборщицы, спецшоферы… И несть им числа! Вот уж ярые приверженцы застоя, отводившего им вполне почетные, кормные места в прикремлевском спецраю, и что-то ни разу я не видел в печати, чтобы кто-то из этой "дворни" заклеймил принародно застой и пламенно приветствовал перестройку. Нет, не встречал…

Жора, сколько помню, всегда выполнял свои печальные обязанности с гвардейской точностью. Малоразговорчивый, видимо, подуставший от всякого рода жизненных впечатлений, он однажды сообщил мне с нескрываемым, живым изумлением:

— Лева, а ведь я столько, получается, пожил! Пятого генерального похоронил!

Я не поверил:

— Просчитался, Жора… Не может быть. Пятый жив…

— Пойдем, — отвечает, — покажу. Плоховато, Лева, знаешь историю.

Подвел к надгробью.

— Читай…

— Читаю: "Г. М. Маленков…"

Может быть, "похоронщикам" и не след вмешиваться в работу прессы и лезть со своим "кладбищенским" мнением? Но мы с Жорой вдруг вспомнили, что за день до смерти Г. М. Маленкова журнал "Огонек" ударил по старику "клеймящей" статьей, где бывший секретарь ЦК КПСС выступал в роли кровавого палача…

Мы с Жорой не спешили судить усопшего… Нам равно было противно перемывание мертвых костей… И мы, признаться, без должного почтения восприняли, может быть, и очень правильную, но явно запоздавшую огоньковскую публикацию… Легко быть смелым вдогонку за отгремевшими событиями…

Впрочем, возможно, мы с Жорой и не правы… Но Жора словно бы во имя высшей справедливости "разрезал" биографию Георгия Максимилиановича на две части и рассказывал мне:

— Чего к нему теперь-то цепляться… Он давно уже отстал от всяких партийных заданий и заседаний. В религию ударился. Видно, решил замолить грехи. Перед смертью велел положить в могилу образок… и чтоб тело его отпевали в церкви…

Такие вот зигзаги судьбы и умонастроений…

— Жора, как же так получилось, что ты с напарником уронил гроб в могилу и вся страна, припавшая к телевизору, услыхала грохот? — спросил я своего приятеля после похорон Леонида Ильича.

И понял — к нему с этим вопросом приставали многие… даже надоело отвечать. Но мне он все-таки объяснил:

— Никакого гроба мы не роняли. Представляешь, Лева, мы с напарником держим этот тяжеленный гроб на полотенцах и ждем знака от коменданта Кремля. А этот дурак приказал нам опустить гроб в могилу точно в тот момент, когда даст отмашку, ровно в двенадцать часов. Но на этот же самый момент "назначили" и пушке грохнуть. Вот и вышло, будто это мы с таким грохотом Леонида Ильича уронили. Между прочим, за эти похороны нам всем премию дали, а если бы что не так…

Так я лично горжусь знакомством с Георгием Владимировичем Прохановым, штатным похоронщиком великих мира сего. Но ему не завидую. Мне как-то проще живется, а ему…

— И не завидуй, — советует Жора. — Когда копаем могилу под Кремлевской стеной, — мука, а не жизнь… Даже, прости, в туалет под конвоем… Домой не отпускают!

… Прошел примерно год после похорон матери Брежнева. Иду как-то мимо того места, где ее могила, и вдруг вижу — над ней возвышается изящный памятник из монолита цвета вороньего крыла. Это ниспадающее благородными складками покрывало и красивая надпись… Скромно, вроде, но ведь и дорого, и с большим вкусом.

Я, признаться, долго любовался этой работой, а когда на следущий день поехал по своим делам на завод, где делаются памятники и надгробные плиты, поинтересовался у директора:

— Володя, кто мог у нас сделать памятник матери Брежнева? Работа превосходная…

Володя улыбнулся:

— Мы, мой цех…

Но особо хвалиться не стал, рассказал все, как было. Задание, сами понимаете, "каменщики" получили ответственнейшее. Родной матери прославленного генсека памятник сделать! Думали, думали… И надумали… Кто-то вспомнил, что в Гори, на могиле матери Иосифа Виссарионовича стоит скромное с виду, но впечатляющее, художественно безупречное надгробие…

— Так что мои мастера отдублировали эту и впрямь великолепную работу, — досказал Володя.

Но на этом история с памятником не закончилась. Моя подопечная, вдова писателя, чьи произведения отнюдь не пользовались "всенародным" спросом, решила отблагодарить директора каменотесного завода за качественно выполненное надгробие для могилы мужа. И она, видно, давно не вникавшая в течение обыденной жизни, мало связанная с решениями-постановлениями аппаратных вершителей судеб, не нашла ничего лучшего, как отдарить моего Володю десятитомником своего любимого усопшего мужа…

Володя (дело было при мне) воздел руки горе, потом решительно отодвинул увесистый подарок в сторону дарительницы. Но моя вдова не сдавалась — придвинула ближе к его рукам. Но и Володя проявил упорство — опять передвинул к несколько изумленной даме. И так было до трех раз. После чего несокрушимый директор завода по изготовлению надгробий заявил:

— Никаких подарков. Имею опыт. Когда устанавливали памятник матери Брежнева, ко мне подошла какая-то его родственница и сунула в карман коробочку со словами благодарности, само собой. Когда же я открыл эту коробочку, — ахнул — в ней лежали очень, очень