История одного супружества - Эндрю Шон Грир Страница 22

но вовсе не так, как я думала. Дурная кровь, порочное сердце. Болезнь человека, дрейфующего в море, полумертвого, в зеленом свете нефтяного пламени, кричащего в пустой горизонт, просто чтобы услышать свое эхо. Чтобы убедиться, что жив. Мужчина в госпитале, девушка по соседству – это то же самое. Привидение, бьющее тарелки, чтобы кто-нибудь понял, что оно тут. Я не спасла его, я только замаскировала боль, как морфий.

Мы прошли мимо шумного автодрома. Среди криков и писклявого смеха я ощущала нервирующее присутствие статического электричества, которое проходило сквозь меня на пути куда-то еще.

– Не хочется тебя об этом спрашивать, но придется, – сказала я. – У него правда слабое сердце?

– Что такое?

Я объяснила, и он взглянул на меня без тени осуждения. Словно понимал, сколько всего можно нафантазировать про Холланда Кука, сколько объяснений придумать. Но в госпитале у моего мужа не нашли никаких физических болезней. Сердце у него было здоровое.

Я закусила губу, чтобы не заплакать при этом человеке. Стала смотреть на пару чаек – они сидели на каком-то столбике и дрались за еду, с каждым ударом красных клювов теряя свою неустойчивую опору.

– Поговори с Аннабель, – прошептал Базз в сгущающихся сумерках.

– Этого я не могу.

– Пожалуйста, попытайся. По-женски.

– Мне нечего ей сказать. Я не могу подойти к белой девушке и попросить…

– Просто попробуй.

Я тщательно это взвесила. И попросила взамен о простой вещи.

Мы дошли до дальнего конца парка, где вторые русские горки свивали шеи в драконьи кольца над штукой, которая тогда называлась «поезд ужасов». Над входом горели огненные буквы ЛИМБ – и пары смеющихся подростков заезжали внутрь в тряских вагончиках и выезжали наружу, взволнованные, красные, с размазанной помадой. Это был не очень-то детский аттракцион, не тоннель с привидениями. Это был механизм, быть может, похожий на тот, что конструировали мы с Баззом, тот, что каждый из нас пытался соорудить, – с историями, сюрпризами и романтически подсвеченными комнатами, механизм, нацеленный на то, чтобы подтолкнуть сердце к действию. Во времена моей мамы такие штуки назывались «тоннель любви».

Я смотрела, как из тоннеля выехала белая пара. Девушка с ярким макияжем и в мальчишеских джинсах, с растрепанными волосами, громко смеялась чему-то, что услышала или увидела внутри. Парень пытался ее успокоить, но она все отпихивала его руку, трясла головой и хохотала. Такие молодые, подумала я. Но это была неправда. Они были не моложе нас с Баззом.

Я попросила у него денег.

– Для нас с Сыночком.

Базз сказал, что понимает.

– Но у меня на руках нет больших сумм. Все вложено.

– Принимая во внимание то, о чем ты меня просишь…

– Конечно, конечно. Но я должен действовать осторожно. Эти деньги – все, что у меня есть. Ты можешь уехать. С Сыночком. Просто сняться с места и бросить меня. А ты мне нужна.

– Ты не понимаешь. Ну как мы возьмем и уедем?

Некоторое время он смотрел на меня и моргал.

– Сколько ты хочешь?

Я подумала.

– Сто долларов?

По его лицу я поняла, что прошу слишком мало. Он был потрясен, даже позабавлен. Переварив мои слова, он быстро достал бумажник и принялся отсчитывать мне хрустящие зеленые купюры. Надо было просить больше. Двести, пятьсот – кто знает, сколько он мог бы мне дать? Кто знает, сколько было бы в самый раз? Невозможно точно угадать свою цену.

– Смотри, – я показала ему потертую исписанную купюру.

– О, – тихо произнес он в темноте, – солдатский доллар.

Купюра была подписана личным составом дивизии – Седьмой пехотной. Была такая традиция: перед отправкой на Аляску и затем в Перл-Харбор все солдаты подписывали кучу бумажных долларов и спускали их в баре. В Сан-Франциско они все время попадались, хотя в 53-м году уже стали редкостью. Память об обреченных мальчиках, крупица бессмертия. Я положила ее в сумочку вместе с остальными.

– Темнеет, – сказала я.

– Верь мне, Перли, – сказал он, поворачиваясь, чтобы купить мне содовую.

Мог бы не говорить этого. Совершенно одинокая в своем Сансете, я была вынуждена довериться богатому белому мужчине. Больше идти было не к кому. Базз разговаривал с продавцом, его профиль четко вырисовывался на фоне океана, и сломанный нос был заметен как никогда. Это лицо станет первым, что Холланд будет видеть утром, и последним – вечером, где бы они ни решили жить. Говорят, существует много миров, в которых мы выбрали другие жизненные дороги, и в любом из них Базз был бы моим врагом. Но я оценила опасности и сделала выбор. У меня не было других миров – только этот. В течение войны союзников, бывает, меняют, и, чтобы избавить Сыночка от этого бедлама, я была готова принять от этого мужчины если не дружбу, то, во всяком случае, осторожный мир.

Я оглянулась на старый парк развлечений. Теперь его уже нет. Снесен много лет назад, а до того успел стать неприветливым и темным местом: поломанные аттракционы не чинились, а карамель для попкорна столько раз разогревали и использовали снова, что его уже никто не покупал. Он уже тогда был старомодным, осколок утраченного времени: зеркала в комнате смеха, искажавшие обычный мир, заряды воздуха, поднимавшие женские юбки, и сами горки с их скачками и тряской – каким-то образом они вырвались наружу, и в стране все исказилось, затряслось и встало с ног на голову. Веселье и свобода, страх и неволя – лишь океан остался как был. Снесен – и сожжен частично самими владельцами, отчаявшимися настолько, чтобы