После пожара - Уилл Хилл Страница 22

только таращится на меня, побагровев лицом; грудь под джинсовой рубашкой вздымается и опадает. Потом – гораздо проворнее, чем можно было ожидать от такого жирного, обрюзгшего увальня, – он поворачивается налево и с размаху бьет Люси по лицу кулаком, отчего та подскакивает. Раскинув ноги и руки, она летит вверх тормашками, грохается на землю и визжит.

– НЕ-ЕТ! – кричу я и бросаюсь вперед, готовая вонзить пальцы в студенистую мякоть глазных яблок Джейкоба и вырвать их из глазниц. И это мне почти удается. Почти. Лоунстар перехватывает меня и отшвыривает в сторону, выбив из легких весь кислород – воздух со свистом выходит из меня, точно из лопнувшего шарика. Я ударяюсь головой о твердый грунт, перед глазами вспыхивает целая россыпь звезд, а Лоунстар уже рывком ставит меня на ноги и выкручивает за спиной руки. К нему подбегает Беар, и вдвоем они легко поднимают меня, крепко держа за запястья и лодыжки. Я сопротивляюсь, выкрикиваю ругательства и требую свободы – во имя всего святого! – но они лишь молча уносят меня со стрельбища.

Мои Братья и Сестры едва не налетают друг на дружку, спеша расступиться, причем все старательно отводят глаза, пока я продолжаю сыпать проклятьями, визжать и завывать. Отец Джон под белым дубом провожает меня взором, полным глубочайшего разочарования.

Когда меня уносят за угол Большого дома, в нагретом воздухе раздаются чудовищные звуки ударов и стонов: Джейкоб преподносит Люси урок, который отказалась дать я.

После

Я умолкаю. Лица двоих мужчин за письменным столом заливает бледность. Я не удивлена, хотя, уверена, именно этого рассказа агент Карлайл – да и доктор Эрнандес, чего уж там, – от меня и ждал: рассказа о жестокости, наказаниях и «пушках». Кровавые истории редко хорошо заканчиваются, зато практически всегда делают сюжет интереснее.

– Когда произошел случай с твоей подругой? – тихо, сдавленно спрашивает агент Карлайл.

– За три дня до пожара.

– То есть эта тренировка в Легионе была последней?

Я чувствую, как вдоль позвоночника ползут мурашки. Об этом я как-то не думала.

– Получается, да.

– Ты утверждала, что за нарушение правил вас не наказывали. – Голос доктора Эрнандеса звучит почти по-детски, как у подростка, который старается не дуться, и я еле сдерживаю смех. – Что мужчины и женщины в Легионе не испытывали страха. Почему ты так сказала?

Я пожимаю плечами. Я могла бы ответить честно: я не доверяла ему, когда он задал свой вопрос, и не вполне доверяю до сих пор, – но какой мне от этого прок?

Он бросает на агента Карлайла взгляд, в котором – на долю секунды – мне мерещится какая-то странная ревность, затем что-то долго царапает в одном из блокнотов. Когда наконец доктор Эрнандес поднимает глаза на меня, его лицо – это вновь лицо профессионала, лишенная эмоций маска.

– А ты? – спрашивает он. – Чем все закончилось для тебя?

– Беар и Лоунстар заперли меня в моей комнате. Я думала, как только тренировка закончится, меня отведут в Большой дом, но этого не произошло. Беар выпустил меня, когда колокол зазвонил к ужину.

– Как считаешь, почему тебя не наказали?

Пожимаю плечами.

– Может, отец Джон решил, что это будет плохо выглядеть, учитывая, что я одна из его невест. А может, еще обдумывал, как со мной поступить, а тут началось все остальное. Не знаю.

Доктор Эрнандес делает пометку, после кивает.

– Ты несколько раз упомянула Центурионов. Расскажешь о них поподробнее?

Я тоже киваю.

– Так отец Джон называл четверых членов Легиона, которым доверял больше всего.

– Странный способ он выбрал, чтобы продемонстрировать свое доверие, – вставляет агент Карлайл. – Я имею в виду, в конце. Но, наверное, тебе это известно лучше, чем кому-либо другому.

У меня екает сердце.

– В смысле?

– Я о том, что случилось в Большом доме, – поясняет агент Карлайл, – во время пожара. О том, что ты видела.

Доктор Эрнандес хмурит брови.

– Так, ладно, – говорит он. – Пожалуй, нам стоит…

– Я не заходила в Большой дом во время пожара, – говорю я.

– Точно? – прищуривается агент Карлайл.

– Точно.

Он в упор смотрит на меня. Я заставляю себя не отводить взгляд.

Спокойно, шепчет мне внутренний голос. Он не знает. Никоим образом не может знать. Просто сохраняй спокойствие.

– Ладно, – в конце концов сдается агент Карлайл. – Раз ты так говоришь, я тебе верю.

– Осторожно, – вполголоса предупреждает его доктор Эрнандес.

Агент Карлайл кивает, потом улыбается мне.

– Твой отец был Центурионом, верно?

– Кто вам сказал? – нахмуриваюсь я.

– Это сейчас неважно.

– Для меня важно.

– Почему?

– Меня напрягает мысль, что кто-то рассказывает вам о моей семье.

– Ты…

Во мне вскипает злость.

– Я не идиотка. Может, вы меня и держите за идиотку, но это не так. Если кто и мог рассказать вам, чем занимался мой отец после вступления в Легион, то только те, кто покинул Базу после Чистки. Все остальные мертвы.

Агент Карлайл кивает.

– Все, кроме твоих младших братьев и сестер. И тебя, – добавляет он.

Я прожигаю его взглядом – все-таки подло он поступил. Само собой, он знает больше, чем говорит, оба они говорят не всё – да и пусть, ведь я тоже знаю намного больше, чем рассказываю им. Но вот так резко перевести тему на моего отца (а если они в курсе, что он был Центурионом, то сто процентов успели выяснить и то, что его нет в живых) – это просто жестоко.

– Выходит, о моей маме никаких новостей, зато об отце поговорить вы не против, да? По-моему, это нечестно.

– Согласен, – отвечает агент Карлайл. – Понимаю твою точку зрения.

– Мунбим, я ведь сказал, что не располагаю сведениями о твоей маме, – произносит доктор Эрнандес. – Ты мне не веришь?

Я пожимаю плечами.

– Ладно, – говорит агент Карлайл. – То есть твой отец не был Центурионом?

– Вы сами прекрасно знаете. – Я пытаюсь сдержать бессильную досаду, которая прорывается в голосе, но, кажется, выходит не очень. – Почему вам обязательно надо услышать это от меня?

– Меня больше интересует, почему ты упираешься.

– Так, – снова вступает доктор Эрнандес. – Попрошу вас обоих немного сбавить обороты. Живая дискуссия – вещь полезная, но в драку лезть ни к чему.

– Извините, – коротко бросает агент Карлайл, но я смотрю ему в глаза и раскаяния в них не вижу.

– Мой отец умер четырнадцать лет назад, – говорю я.

Он кивает.

– Я знаю. Мне очень жаль.

– Так какая вам разница, был он Центурионом или нет?

– Мне интересно, влияет ли это на твое мнение о них.

– Нет. Мой отец стал одним из первых Центурионов, когда отец Патрик только учредил