Божий контингент - Игорь Анатольевич Белкин Страница 22

– Бежим, – кричит, – пока не намочило!

Подгоняли их всю дорогу первые крупные капли настигающего ливня, и каким-то чудом удавалось от него все время отрываться. Долго бежали, умаялся Ленчик, неразвитые, утомленные пьянкой легкие жгло ему от натуги.

– Ну что, Ленчик, давно, поди, трешечку не бегал? Нормально, в норматив точно уложились! Жди здесь, я сейчас…

Оставив питерца на крыльце дома, Толик скрылся за дверью и долго не выходил. Ленька слушал, как ливень барабанит-гремит по козырьку, даже не спросил, куда они прибежали. Может, это Толин дом? Что ж, они уже до Померанцево добрались? Все-то здесь не так, как казалось ночью, когда они с Вадькой вышли из поезда и проходили по станционной улице. Дверь отворилась:

– Заходи, Ленчик, разувайся, – Толик тапочки подает, а в сенцах уже стоит женщина серьезная, в косынке – мама Толина. Смотрит на гостя питерского цепко, внимательно. Долго, видать, Толику просить за него, за Ленчика, пришлось, чтобы разрешила родительница приветить чужака в своем доме!

– В баньку его своди первым делом… И пусть постирается, свое ему что-нибудь дашь, если налезет на такого длиннолытого, – с усмешкой говорит мать – голос грудной, приятный – и, оценив на глаз возраст гостя, представляется: – Татьяной меня зовут.

– Мам, были газовщики? – Толик спрашивает. – – Были, – говорит Татьяна и Лёне поясняет: – На следующий год будут газ нам проводить. Приходил инспектор печь смотреть – забавный мужик! Долго мы тут с ним чаи гоняли – советовал, как кладку переделать, чтобы можно было топить газом. Вот такие у нас заботы!

Помылся Ленчик, отпарился с веником, и овин нестриженный да нечесанный, петухами торчавший, распушился одуванчиком – чистенький Ленчик за столом сидит-возвышается, бутерброд с колбаской вареной благодарно уплетает. Выслушала его Толина мамка, сделала выводы:

– Значит, Леонид, у тебя две основные печали – с жильем да с работой?

И, хоть не хочет пока об этом Ленчик ни говорить, ни думать – слаб еще, да и думки эти уже измучили, – а говорить приходится.

– Тетя Таня, я вам вот, по гроб жизни буду благодарен, что приняли, что накормили. И банька у вас – чудо!

– Какая я тебе тетя Таня? Ты же мне не племяш. Сказала ведь – просто Татьяна. А благодари Толика – он за тебя головой поручился, и за баню тоже его – он  истопил, он же и  строил. Ну, жилье, работа – ясно. А вообще, потом что? Учиться не пытался?

«Ну, строга, ну серьезна женщина! – оценил Лёня, – и молодая еще, симпатичная».

– Учился я, бросил только. И восстановлюсь на вечерний, как уладится все.

– Ты главное, не пей больше, – завершила этот разговор Татьяна.

Постелили ему около печи – на Толиковой койке, а Толик на печь полез. Стеснил Ленька хозяев, чувствует – ненадолго его приветили.

Утром Татьяна вдруг и говорит:

– Обкосить бы надо вокруг дома и по дороге к огородам. Кто пойдет? – – Я, – Ленчик сразу вызвался, лишь бы угодить, лишь бы не гнали отсюда до поры.

Выдали ему инвентарь, схватился за косовище, да не так как-то: машет, машет, смотрит только, чтобы косу в землю не загнать да ноги себе не укоротить ненароком, травку подсекает, валит, но не скашивает.

– Стоп! – Татьяна командует. – А теперь ты, Толька, крестьянский сын, покажи, на что горазд.

Подхватывает Толик косу, будто с ней родился, плавно идет, траву в ровный рядок укладывает. Ленчик завидует, даже злобно как-то на Толика глядит.

– Ладно, – мать говорит хитро, – из вас из обоих косцы никудышние. Сходите прогуляйтесь до Бородовых дочек, мешки не забудьте взять с лопатами. И сыну подмигивает.

– Тут недалеко, – Толик протягивает Ленчику дерюжный мешок.

– А что за Бородовы дочки? Красивые?

– Как «Барби»! – присвыстывает Толик. – Там этот, Борода, фермер он, только бедный, и у него пять дочек. Две мелкие, а три – самое то!

Смотрит Толик, а Ленчик-то оживился, повеселел, улыбочка появилась, расческу откуда-то выудил, приглаживает свой одуван, прихорашивается. Потом насторожился:

– А лопаты зачем, мешки?

– Так девки ж одни, мужиков-то нет копать картошку-то. Мы им поможем, а они нас, может, поцелуют или в баньку с собой возьмут попариться… Во, вот здесь их участок.

И Ленька опять что-то свое вообразил, похабное, заулыбался, даже пару раз как-то неприятно, по-козлиному, хохотнул.  Выкопали пару грядок, по полмешка набрали.

– Хорош, – Толик говорит, – а то не дотащим.

– А далеко тащить? Дом их где?

– Да здесь, – и вниз, в землю показывает и ржёт. – Не докопали до их дома. Глубже надо! И заливается:

– Да наш это участок под картошку. Ну, не обижайся, Ленчик… Ой, не могу! Поверил, да? И расчесочку достал, умора!

Татьяна к питерцу стала привыкать, интересно он рассказывал о городе и обходительный был, комплименты у него гладко получалось говорить, таких приятностей она и не слышала никогда. И отвечала ему тоже комплиментами, как могла: то скажет, имя у него красивое – Леонид, то нос его, сливкой, похвалит – орлиным назовет.

И, даже когда Толик звал новоявленного друга на рыбалку или прогуляться по лесу, мамка уже не отпускала гостя, говорила, что еще хочет что-нибудь интересное послушать.

Через неделю, когда Ленька уже настолько окреп, что даже стал потихоньку наглеть: выуживать себе лучший кусок курятины из супа, покрикивать на Толика и, нет-нет, да называть Татьяну просто Таней – Толик тогда, частично подкалымив и остальное заняв, отложил гостю денег на билеты и чаек в поездах, купил ему в магазине пачку курева и сказал деликатно:

– Тебе, Ленчик, наверно, уже ехать надо…

Провожали его и сажали в вагон вместе.

– Деньги обязательно вышлю, Толик! – обещал на прощание питерец.

– Ладно тебе… – Толик отмахнулся. – – Приезжай еще, как устроишься! – звала мамка.

– Хорошо, Таня! Спасибо за всё!

– Ладно-ладно, счастливого пути! – уже вслед вагону крикнула Татьяна. – Не пей больше!

Толик задумчиво провожал взглядом уходящий состав.

Ленчик, пересев в Твери с московского поезда на питерский и, правда, счастливо добрался до своей северной столицы, где, как оказалось, очень переживали за него – искали уже по моргам и больницам – и даже поседели и расхворались за это время родители. Сын, которого, как в евангельской притче, приняли, обняли и простили за все, поклялся никогда не прикасаться к спиртному и вскоре даже восстановился в