Незримые - Рой Якобсен Страница 22

плещутся ученики. Они колотят по воде вытянутыми ногами, и если кто-то делает что-то не так, учитель поправляет его. Потом они неподвижно стоят по шею в воде и учатся правильно двигать руками, после чего приходит время нырять с головой, они снова и снова опускают голову под воду, а того, кто не ныряет, учитель угощает бамбуковой тростью. Так они учатся задерживать дыхание, это особое искусство.

Наконец приходит черед лечь на воду и двигать руками и ногами, как их научили, потому что сейчас они могут задерживать дыхание и неважно, над водой у них голова или под ней. Учитель Улай поглядывает на часы, на солнце и на уровень воды, и разрешает всем вылезти из моря, лишь когда у всех губы уже синие, а зубы стучат от холода.

– Начало хорошее, – говорит он.

В мокром белье они шагают обратно к школьному двору, заходят с заднего входа, чтобы их никто не видел, и поднимаются на чердак, где будут жить, мальчики – в северном крыле, девочки – в южном. Под потолком там протянуты веревки, на которых они развешивают мокрое белье. Потом они переодеваются в сухое – сменку им заранее велели захватить из дома.

Спустя три дня все умеют плавать и назначаются соревнования. Льет дождь, а ученикам надо переплыть бухту, вернуться обратно и ухватиться за бамбуковую трость, которая плавает, словно привязанная двумя веревками желтая змея, свисающая со скалы. На скале стоит учитель Улай – он видит, что победила Нелли Элиса. Это дочка акушерки. Но где это видано, чтобы выиграла девчонка, поэтому учитель Улай решает, что она наверняка и раньше умела плавать. К тому же Нелли заикается и не возражает. В классе она тоже ничего не говорит, сколько бы учитель Улай ее ни уговаривал, поэтому в конце концов он вообще отказывается от этой затеи. Нелли сильная.

А вот Ингрид – нет. Ей не терпится оказаться в компании других детей, она ни капли не боится, разве что волнуется и от этого все время смеется. Однако смеяться нельзя. В классе запрещается смеяться по трем причинам – и учитель Улай принимается загибать свои длинные тонкие пальцы: смех мешает другим, он заразителен и звучит глупо.

Во время еды смеяться тоже нельзя.

Ингрид не понимает, как это. Не смеяться, когда смех разбирает, – это все равно что ноги лишиться.

Но жизнь ужасна, что Ингрид быстро усвоила, прекратила смеяться и вместо этого стала плакать. Каждую ночь. Она лежит в кровати рядом с Нелли, которая по-прежнему ничего не говорит, и тоскует по Баррёю, а в груди у нее горит огонь. Красная точка вернулась. Ингрид вскакивает и, полуодетая, бежит прямо под дождем на улицу, обегает школу, устремляется к причалу, потом снова наверх, затем к пляжу, где они учились плавать. Не встретив по дороге ни единой живой души. И снова назад, потому что Хавстейн – тоже остров, даже для тех, кто умеет плавать и ходить на веслах. Ингрид поднимается на чердак, снимает мокрую одежду, развешивает ее на веревке, переодевается в сухое и, улегшись в кровать, плачет дальше, пока Нелли не открывает рот и не велит ей замолчать. А еще она говорит:

– У т-т-т-тебя в-в-волосы к-к-красивые.

Нелли просит разрешения расчесать и заплести Ингрид волосы. Ингрид разрешает. И этой ночью, и следующей. Она не против. И когда Мария спустя неделю приезжает ее забрать, она тоже говорит:

– Какие у тебя волосы красивые, – словно впервые видит.

А по пути домой замечает:

– Какая ты серьезная стала.

Ингрид мало рассказывает про две первые недели в аду, как плакала, как ее тошнило, про пожар в животе, как она два раза упала в обморок. Вместо этого она рассказывает, что научилась плавать, что двери у них там с замочными скважинами и комнаты, в которые нельзя заходить, что она выучила буквы и цифры и, когда дверь в гостиную не была заперта, видела себя в тамошнее большое зеркало.

Мария долго смотрит на дочь, как будто ищет чего-то.

Это Нелли научила Ингрид молчать, потому что и плохое, и хорошее заразительно, вот что странно. А теперь Ингрид на четырнадцать дней свободна. А отец с дедом как раз мастерят первый настил на новом причале. Каждый день она помогает им: подает гвозди и держит уровень, который отец привез с Лофотен, – такой инструмент, благодаря которому все, что должно быть вертикальным, принимает вертикальное положение, а все, что должно быть горизонтальным, располагается по горизонтали.

Глава 26

Мартин говорит, что Лошадиные шхеры не зря так называются и не зря течение вокруг Бычьего островка приносит с собой грязную воду. Эти звериные названия – предупреждение, знак того, что за ними прячутся истинные имена шхер и островков, их подлинная сущность, это дьяволовы сигналы, ругается он. Еще у них есть Козлиная шхера и Баранов остров. По той же причине. Копытные животные. Четвероногие. Например, затащить в лодку коня противоестественно и допустимо разве что в крайнем случае, чтобы этого коня куда-нибудь перевезти. А каково тащить сюда племенного быка или отвозить куда-нибудь коров – это ж уму непостижимо, сколько мороки, да и вся эта суета какая-то неправильная, он нутром чует.

Сыну его эти разговоры надоели, он считает их стариковскими предрассудками и суеверием, не связанными с истинной верой в Бога, который управляет судьбой, и погодой, и рыбой, как каждому понятно. Суеверие же, напротив, управляется глупостью.

Но Ханс тоже стал более задумчивым после того, как его дочь пошла в школу, прежняя тревога вернулась, его беспокоит дочкино молчание, странная серьезность, поселившаяся у нее в глазах. И когда они с отцом садятся отдохнуть на доски и взгляд его падает на коня, который пасется в Розовом саду, Ханс спрашивает отца, как будто пришло время, а нужно ли им вообще это животное, этот конь?

Восемь месяцев в году от простаивает в конюшне, корма сжирает, как полторы коровы, его запрягают в косилку и плуг, на нем перевозят сено, однако торф они сами перетаскивают, так, может, они просто привыкли к коню, смирились с ним, как с неизбежной обузой?

Он ведь и старый, совсем дряхлый.

Мартин понимает, что сын пошел на попятную, признал отцовскую правоту, Мартин сразу с недоверием отнесся к покупке, поэтому сейчас он говорит, что заиметь коня – это Ханс в свое время правильно придумал, хоть коня и привезли на лодке, иначе-то сюда его и не припрешь… Мартин не договорил, позволив Хансу самому принимать решение.

Ханс идет в лофотенский сарай и приносит ружье, они