Николай Никитин - Это было в Коканде Страница 23

В черной вытертой тужурке, отороченной серым барашком, в старой фронтовой фуражке, артиллерист-комендант прогуливался целый день мимо батареи, точно на параде. Он не говорил ни с кем, кроме наводчиков и Аввакумова. Он чувствовал, что Аввакумов как-то незаметно, деликатно, незримо, но все-таки посматривает за ним, и это побуждало его также незримо и незаметно следить за Аввакумовым. "Не доверяет, - думал он. Побаивается. Пускай, пускай!" Втайне Зайченко гордился этим. Ему нравилось, что людям приходится считаться с ним. Он выше подымал плечи и держался подчеркнуто и деловито-холодно.

Над Кокандом стоял дым...

К вечеру с ближайшей заставы прибежали красногвардейцы, сказав: "Опять они... Нападение!" Метрах в полутораста от крепости ползли пластуны. Сколько их, красногвардейцы не знали. Может быть, несколько сот. Окружив заставы, они медленно приближались к стенам крепости. Юсуп схватил за руку Дениса Макаровича, прижался к нему.

- Изготовить пулеметы! - спокойно скомандовал Зайченко. Гранатометчикам приготовиться!

- Если они не боятся снарядов, так неужели вас испугаются? - спросил Аввакумов.

- А человека побоятся! - сказал Лихолетов и упрямо качнул головой.

Зайченко подтвердил, что Лихолетов прав. Сашка рассмеялся:

- Вот видишь, и Зайченко меня поддерживает! А что, товарищ комендант, идемте с нами? Все равно, если мы их не напугаем, часа через полтора всех кончат.

Зайченко сухо ответил:

- Каждому свое место и своя смерть.

Лихолетов улыбнулся, и совершенно напрасно. Зайченко не был трусом. Он просто иначе смотрел на себя. Он считал, что умереть никогда не поздно и что его дело - распоряжаться боем, в этом его обязанность.

Аввакумов понял это и одобрительно сказал ему:

- Верно, верно! Верная точка зрения. Не слушайте вы этого гусара!

Сашка улыбнулся, тряхнул головой и, подойдя к Аввакумову, обнял его.

- Ну, Денис Макарович, - сказал он, - прощевай! Передай привет, если доживешь, всему будущему социализму. Скажи поколениям, что тяжело нам было и что мы желаем им счастья!

В казарме плакали дети. Некоторые женщины ушли в церковь молиться.

- Кто же с тобой? - спросил Сашку как бы запросто Аввакумов.

Он держался очень спокойно и говорил обо всем как о самых обыкновенных вещах. Он делал это нарочно, понимая, что беспокойство и паника в штабе только напортят делу.

- Да наши пойдут, комендантская команда! - ответил Сашка уже несколько лихорадочно, но тоже еще сдерживаясь. - Да кое-кого из рабочих возьмем, помоложе.

Денис Макарович расцеловался с Лихолетовым.

Через полчаса неподалеку от крепости раздался стон. Затем вспыхнули гранаты. Они взрывались непрерывно, заглушая человеческий вой. Из вылазки никто не вернулся, кроме Сашки и Юсупа. Когда Аввакумов спросил юношу, каким же образом он попал в эту вылазку, Юсуп ответил:

- Никто не смеет сказать, что узбек - трус.

Он был синий от усталости, грязи и запекшейся крови и свалился тут же, около казармы.

37

Крепость продолжала стрелять методически и спокойно. Кипчаки, не выдержав наконец орудийного огня, рассыпались по городу. Козак Насыров собирал их, посылая в новую атаку. После нескольких наступлений испуганные отряды стали таять. Обстрел различных точек города, рассчитанный с математической правильностью, сильнее действовал на воображение, чем непрерывная канонада. Крепость стреляла очередями, как машина. Среди кипчаков создалось представление, что она может громить их без конца. Хамдам прибыл в штаб Иргаша и заявил ему, что потерял половину своих отрядов.

- Они просто удирают. Я должен покинуть Коканд, - сказал он о своих отрядниках и о себе.

Иргаш сидел на подоконнике и смотрел в окно. Над его штабом еще развевалось зеленое знамя. Внизу под окнами шумели и ругались начальники отрядов. Они обвиняли друг друга в трусости. Некоторые из них вскакивали на лошадей и, не взглянув в ту сторону, где сидел кокандский хан, уносились неизвестно куда вместе со своими джигитами. Иргаш чувствовал, что большинство дожидается ночи, тогда все растечется, как туман, и до зари растает все его могущество.

Хамдам - единственный, кто остался около него, но это только потому, что он ненавистник и ему сладко видеть соперника в час унижения. Так думал Иргаш о своем союзнике.

Хамдаму действительно был приятен разгром Иргаша. С первых встреч Хамдам заметил, что этот человек любит власть. Но Хамдам тоже ее любит. Значит, где-нибудь, когда-нибудь они должны столкнуться. На первых порах он уступил Иргашу, так как за Иргаша высказывались и люди и организации. Но эту мнимую уступчивость отлично понимал Иргаш, да и Хамдам не скрывал ее. Он не выступал открыто против Иргаша, и даже сейчас, в минуты, близкие к падению Иргаша, ничем не обнаружил своей радости, но Иргаш должен был чувствовать, что Хамдам равен ему и только случай держит его в подчинении.

Иргаш был расстроен. Как тонущий хватается за соломинку, так он схватился теперь за Хамдама, - он даже обнял его.

- Дорогой друг, - сказал он, потеряв власть над собой, - я гибну. Где причина?

- Ты не знал разве, что имеешь дело с рабами? - ответил резко Хамдам.

- Разве я дал им волю? - задумчиво спросил Иргаш.

Хамдам откровенно расхохотался:

- Нет, на это у тебя не хватило смелости.

- Но ведь они пошли за мной?

- А потом наплевали тебе в шапку!

Коренастый, маленький, уверенный в себе солдат, в солдатском обмундировании, в сером плаще, в старой засаленной тюбетейке, Хамдам никак не был похож на одного из соратников кокандского хана. Начиная с Иргаша, все его близкие друзья и начальники обернули себе голову чалмой. Хамдам этого не сделал. Один только раз он позволил уговорить себя, в день молебствия улемы на площади. "Да и то моя чалма распустилась!" - смеялся он над собой. Он считал лишним рядиться. "Глупые затеи! - говорил он себе. - Дело не в одежде, а в душе. Смешны все эти украшения, клички и партии! Как будто мы управляем событиями! Они текут сами, как вода... Наш бог - судьба".

Хамдам был одинок и верил только себе, только своему чувству, которое подсказывало ему: "Ты все получишь. Умей ждать! Живи так, как живут кошки в доме! Будь осторожен и в ненависти и в любви!"

Хамдам хотел проститься с Иргашом, но Иргаш удерживал его.

- Ты все еще надеешься? - сказал Хамдам. - Хорошо. Я останусь, если ты просишь. Но когда пойдет, русская пехота...

- Там не только русские, - вставил Козак Насыров.

Он только что вернулся из боя. В последний раз, пользуясь темнотой, с отрядом всадников он попробовал налететь на крепость и видел там узбеков. Иргаш вскочил, как зверь, увидевший жертву. Он налетел на киргиза с криком:

- И ты вернулся, не порубив их!

- Я не сумасшедший, - равнодушно ответил хану любимый есаул.

Иргаш побагровел и камчой сбил с Насырова высокую черную папаху. Хамдам, поморщившись, удержал руку Иргаша:

- Не сердись, брат! Все это сейчас бесполезно. Когда русская пехота выйдет из крепости, кишлачники все равно побегут. А это будет только утром. Не думай, что в Коканде остались одни храбрые! Нет! Наоборот! Остались только трусы, которые еще боятся тебя, но в последнюю минуту они тебя предадут. Умные и решительные покинули неверное дело. Я ведь ухожу не из трусости, ты это понимаешь, а из благоразумия. Как хочешь? Хочешь, я останусь?

- Уезжай! - прохрипел Иргаш и сбросил с себя халат.

Хамдам приложил руку к сердцу. Выходя, он встретился глазами с Козаком Насыровым. Насыров, покусывая свою порубленную губу, стоял навытяжку около дверей. Хамдам улыбнулся ему, как друг, призывающий к терпению.

38

Утром остатки банд Иргаша скрылись при первом появлении красной пехоты. Сам Иргаш удрал раньше всех с личным отрядом. Но, удирая, он не забыл в тюрьме Чанышева, он захватил его с собой. Дашнаки, войдя в Старый город, вместо того чтобы вылавливать вооруженных джигитов, занялись местью. Их обуздали...

Город, занятый почти без сопротивления, притих, остывая от крови. Открылись городские лавки. Ожил испуганный базар. Вороватые лавочники, еще вчера кричавшие у мечетей, быстро прятались, заметив красногвардейца. Узбекские добровольцы несли городскую охрану. Обыватели еще плохо верили в прочность власти и боялись всего. Круглые сутки работал Ревком.

В первый день Аввакумов не заметил исчезновения матери. Вернее сказать, мысль об этом постоянно перебивалась другими мыслями, которые казались более важными, неотложными, срочными. Вначале он еще надеялся, что мать отыщется где-нибудь у знакомых. Быть может, больна, упала, ранена. На второй день начались ее розыски. Но безрезультатно.

Прошла неделя... Аввакумов перевернул весь Коканд. Один из жителей квартала Галя-Бакал сообщил, что он видел ее на улице перед резней, она была с узелком. Вот и все, что он мог сказать. Те, кто зарывал трупы, заявили, что они ничего не помнят. Старуха ушла и не вернулась - и вот кончилась вся жизнь. Детство, девичество, нужда, счастье, надежды, старость - ничего нет. Человек испарился, как роса...