Ал Разумихин - Короткая жизнь Страница 23

Ботев спасал Нечаева. Но это я понял много позже. Мой отъезд вел полицию по ложному следу. Через какое-то время мое алиби будет установлено. А тем временем...

Я так и поступил - уехал в Бухарест. Праздновал с Добревыми рождество, две недели вздыхал около Велички. И вернулся в Браилу, когда там все угомонилось, подозрение полиции на мой счет было снято.

Но не успокоились хыши, как называли себя бездомные эмигранты. Они не были бродягами в прямом значении этого слова. Хыши и рады были бы жить оседлой жизнью и трудиться на одном месте, но преследования турецких властей лишали их и работы, и крова, и самой родной земли.

Среди болгарских эмигрантов явно наметилось оживление. Все, кто мечтал о возвращении на родину, совершенно очевидно к чему-то деятельно готовились. Все чаще совершались экспроприации. И в городе догадывались, что они производятся отнюдь не в целях личного обогащения.

Что касается меня, то я в такие дела не вовлекался, и ничего мне о них не говорилось. Но по случайно оброненным словам, по некоторым намекам я нередко даже знал о готовящихся операциях.

В серии этих налетов дошла очередь и до Петреску. Это был орумынившийся болгарин, видный браильский богач, предметом поклонения и любви которого являлась несгораемая стальная касса-сейф, выписанная им из Лондона.

Январским солнечным днем - на дворе стоял легкий морозец - четверо в самодельных масках вошли в контору Петреску и, приставив к его горлу кинжал, на глазах владельца взломали хитроумно устроенную кассу, изъяли оттуда всю наличность и скрылись.

Толстый Петреску проявил несвойственную расторопность. Только успели налетчики исчезнуть, как он с не меньшей поспешностью очутился в полицейском управлении, угрожая поднять на ноги все бухарестское начальство. Уже вечером стали известны имена преступников - Владиков, Брычков, Хаджия и Бебровский. А к утру они уже сидели в каталажке. Тут не было особой заслуги полиции. Все тайны в этом провинциальном городке были шиты белыми нитками. "Эксы", внешне выглядевшие, возможно, эффектно, имели множество упущений.

Ограбление Петреску вышло за рамки эмигрантских междоусобиц. Слишком уж он был богат, слишком много было у него в Румынии деловых связей. Следствие пошло полным ходом. Преступников легко изобличили. Да и сами они не очень-то упорствовали в отрицании своего участия в налете. Вина арестованных была столь очевидна, что не прошло двух недель, как состоялся суд.

Суровый приговор висел над головами обвиняемых. Однако подсудимых спасло непредвиденное обстоятельство. На помощь им пришел Ботев. Он подал заявление, что берет на себя защиту четырех подсудимых.

Надо признать, что не было места, где Ботев не пользовался бы огромным авторитетом. Среди болгарских эмигрантов. Среди городских обывателей. Среди румынских чиновников. И даже среди полиции. Стоило ему подать заявление в суд, как весь город заговорил о том, что учитель Ботев не побоялся взять на себя защиту незадачливых разбойников, осмелившихся поднять руку на Петреску.

Ботева, конечно, отговаривали: мол, не надо привлекать к себе внимание. Выражение открытого сочувствия к виновным может вызвать толки о причастности вас самих к ограблениям. Но разве можно было остановить Ботева подобными предостережениями?

- Совесть не позволяет мне оставить наших хышей в беде, - говорил он в кофейне друзьям. - Без помощи им несдобровать. А рисковали они ради общего дела.

Я был на том суде, не мог не пойти. Помещение суда не могло вместить всех желающих. Я пришел заранее. Сидел в первом ряду и внимательно наблюдал за происходящим.

Судья - в кресле за столом. Прокурор - за деревянной решеткой, с одной стороны. Адвокат, Ботев - за такой же решеткой, с другой стороны. И чуть повыше - скамья подсудимых.

Судья и прокурор, молодые румынские чиновники, преисполнены чувством и собственного достоинства, и достоинства представляемого ими государства.

Надо сказать, что молодое румынское государство переживало весну своего существования. Немногим более десяти лет, как оно обрело независимость. К тому же в течение первых пяти лет им управлял такой прогрессивный государственный деятель, как Александр Куза. Снисходительное отношение к людям никому еще не вменялось в вину, а стремление соседней Болгарии к независимости вызывало симпатию и уважение.

Подсудимые еще моложе прокурора и судьи. От них веет чем-то деревенским. Юношеская наивность сочетается в них с покорностью обстоятельствам. Да, виноваты. Да, признаем. Не для себя брали, а для таких же бедняков, как сами. Нет, денег у нас нет. Все роздали людям. Каким? А кто попался по дороге. Кому именно? Всех не упомнишь... И, глядя на Петреску:

- Жирная свинья он, а не человек, тьфу!

Судья призывает к порядку, запрещает оскорблять уважаемого человека.

Уважаемый человек держится поближе к прокурору. По мне, так противный тип. Вызывающе наглый, над всеми чувствами в нем заметно преобладает жадность.

И - адвокат. Он заслоняет собой подсудимых. Умело направляет следствие, когда судья предоставляет ему слово.

Всем очевидно, что ни один из подсудимых лично себе не взял ни копейки. Конечно, эти простодушные парни нарушили закон, но ведь не во имя наживы.

Прокурор вовсе не кипит негодованием. Он требует наказания виновных, но не настаивает на каторжных работах, как того хочется пострадавшему.

Судья предоставляет слово адвокату.

Ботев встает.

- Господин судья! - он обращается к судейскому чиновнику, но складывается впечатление, что Ботев адресует свои слова иному, высшему судье. - Где же справедливость? Один сыт, а сотни неимущих голодны.

Ботев поворачивается к находящимся в судебном зале:

- Обвиняемые... Кем обвиняемые? В чем обвиняемые? Как собака на сене, лежал господин Петреску на своих деньгах, а обвиняемые роздали их тем, кто в них нуждался.

Ботев обращается к чувствам молодых чиновников:

- Разве взяли они себе хоть копейку? Хоть дукат? Хоть червонец? Все роздано! Вглядитесь в эти простодушные лица! Полюбите их! Да вы их уже любите...

Ботев говорит что-то уже совсем несообразное, но его слушают.

- Одни берут, другие отдают. Кем предпочли бы быть вы, господин судья? Отнимающим или отдающим? Собственность есть кража! Это не я сказал. Это сказал господин Прудон. Ученый, исследователь, философ. Эта мысль запечатлена в его книге. Кто способен оспорить его утверждение?

Ботев берет со скамьи книгу и протягивает судье. Тот в растерянности не знает, что с ней делать. А Ботев продолжает:

- Господин судья! Похожи ли эти молодые люди на бродяг? Загляните им в глаза! Грех молодости, вот что мы в них видим! Видим молодость, верующую в правду, бескорыстие и справедливость. Видим, что именно бескорыстие толкнуло их на дерзкий поступок. Справедливость побуждает нас оправдать их...

Прокурор снисходительно улыбается, он сам лишь недавно сбросил с себя студенческую форму, он еще не успел очерстветь.

- Святость цели оправдывает недозволенные средства! - заканчивает свою речь защитника Ботев.

Все в зале, затаив дыхание, смотрят на судью. Судья задумывается.

- Не виновны...

Что творилось после этого в зале, трудно себе представить.

После суда мы с Ботевым по каким-то обстоятельствам, не припомню каким, некоторое время не виделись. Затрудняюсь объяснить, но отсутствие рядом Ботева вызывало во мне ощущение одиночества. В сущности, все время, что я жил в Румынии, не так и часто я его видел. Мы встречались от случая к случаю. Но во мне никогда не исчезала потребность его видеть. Общение с ним заполняло во мне некую пустоту. Есть такие люди на свете, которые удивительным образом заряжают жизненной энергией всех, кто с ними соприкасается. Ботев был из их числа.

Я не переставал удивляться Ботеву. Он был добросовестным учителем и только в исключительных случаях пропускал занятия в школе. Он был издателем, выпускал газету, что требовало поистине каторжного труда и уйму времени. Он был связан со множеством болгарских эмигрантов, руководил их собраниями в Браиле. Он вел обширную переписку, его корреспонденты были разбросаны по всей Румынии. К тому же он получал письма из Белграда, из Женевы, из Парижа, из Лондона. Наконец, он, что было труднее и сложнее, постоянно находился в курсе всего происходившего в Болгарии. Однако, поглощенный болгарскими делами, он умудрялся оказывать помощь еще и русским революционерам, переправляя через границу людей и литературу.

Не знаю, как он успевал, когда ел и спал, но при всем том неизменно был спокоен, ровен, внимателен. Внимателен ко всем.

Меж тем обстановка в Браиле становилась все напряженнее. Нет, ничего особенного не происходило. Разве что участники рассеянных болгарских чет почему-то начинали стекаться именно в Браилу. Они искали и находили здесь друг друга, искали и не находили своих воевод, из которых кто погиб, кто состарился.