Нина Горланова - Лидия и другие Страница 23

Он понял, почему все это напечатано. Боря Ихлинский во время перестройки стал очень активен. Компетентные органы хотели его скомпрометировать. Любым путем. А кого из журналистов тут нужно? Да, известное, незамаранное имя. Вероятно, Бояршинов получил солидное вознаграждение. Но эта статья поссорит его с большинством думающих пермяков.

Как он к нам теперь придет? - думал Володя, не зная, что Бояршинов уже никогда не придет: купля-продажа-то состоялась: всю жизнь Женя мечтал вырваться в столицу и теперь эта мечта становилась явью. - Лидия расстроится. Он умер для нас. Хотя я, пожалуй, должен благодарить его за то, что двадцать пять лет назад его стакан водки попал к Лидии. Коктейль мести... Впрочем, он тут ни при чем.

А Женя тем временем мчался к вокзалу, сжимая единственно верный чемодан, и внутренне прослеживал, как по всей Перми разворачивались листы газеты "Звезда". И множество разноцветных глаз бежало по строкам его статьи, и все больше и больше становилось в этом городе врагов. Но раз так, прочь из этого осажденного города!

Статья Бояршинова сыграла свою роль: все в тот же вечер сбежались к Лидии - чтоб не бояться. Казалось, перестройка вот-вот отступит; вот оно начало конца, потеря темпа, одышка общества. По тому, как горячо все кинулись защищать Борю Ихлинского, тот понял, какая он важная фигура фетиш свободы. Боря стоял, хлопал глазами и дозревал: все это так пугающе и интересно.

- Ну, если вы все всерьез, то и я тоже буду играть по-серьезному, наконец, заговорил он. - Даже не скажу, что Инна в четвертый раз выходит замуж и опять - не за меня.

Галька совершенно не удивилась, что "кислогубый" вдруг такое отмочил.

- Грехи, как соленая вода: чем больше пьешь, тем больше пить хочется, - туманно сказала она.

Весь вечер авторитет Бориса Ихлинского рос и разбухал почти неправдоподобно. Лидия же стала еще радостнее. Она безумолку говорила направо-налево:

- Мы должны сказать спасибо Бояршинову за его писанину - такой необыкновенно удачный вечер сложился.

"Оказывается, я не такой уж сильный, если Бояршинов вдруг черноту нагнал", подумал Володя, отогнал неприятные мысли рюмкой водки и двинулся на кухню делать тосты.

- Да, повезло Лидочке с мужем, - вздохнула одинокая Надька.

Веня Борисов в последний год очень изменился: пузо запузырилось через ремень, под челюстью отвис лоснящийся мешок - в общем капитализм ему даром не дался. Быть во главе первого в городе кооператива - это значит заключать много сделок, при этом выпивая и поедая много чего. Видно было, что душа его к этому не лежит, но ведь надо пробивать новые тропинки в экономике.

- Сейчас выпью и всю правду скажу, - трагически провозгласил Веня.

- Правду или истину? - возник со своим вечным вопросом Егор.

- Человеку в семье одному нельзя быть счастливым, если счастливы, то оба, - начал читать из воздуха Веня. - Не одной Лидии повезло, а им обоим.

- Ничего, подходящая истина, - похвалил Егор, и выпил, как выпал с высоты.

Володя с горой дымящихся тостов зашел в гостиную:

- В организме всегда присутствует полпроцента алкоголя!

- Что-то маловато, - ответила Лидия.

- Нет, не маловато, не маловато, - немедленно откликнулся Алеша.

- Давайте выпьем за то, что Лидия для нас - половина Перми! предложил кто-то.

- Вот это сказано! Я так ни в жизнь... - восхитилась быстро окосевшая Инна.

Егор презрительно скривился: мне бы вот время выбрать, собраться с мыслями и эмоциональной сферой, я бы такой тост...

Боря сходил к соседям за гитарой, загладил струны и запел:

Нынче день какой-то желторотый,

Не могу его понять...

Голос у Бори оказался таким красивым, что все опешили. Голос этот как бы жаловался, что попал не по адресу - не в ту грудь, не в то горло, но если уж очутился, то придется жить здесь до конца.

Вадик думал: как это Боря столько стихов выучил? А я две строчки запомнить не могу!

Володя думал: Боре надо было, как родился, взять гитару и сразу петь, а он вместо этого книги читал. Думает, что книги - главное. А ведь есть кривая насыщения чтением, адиабатическая кривая: чем больше читаешь, тем меньше мыслишь.

Вдруг Боря резко прижал струны, задавив звук, и сказал:

- Этот сиреневый бант на гитаре уместен... Мы привыкли считать это пошлостью. Но пошлость - это самодовольство... А этот бант еще напоминает школьные годы, но уже говорит, что вот такие искусственные цветы будут на наших могилах.

Веня пухлым кулаком колотил Володю по груди и кричал:

- Ты скажи мне: выдержит СССР перестройку, выдержит ломку, выдержит?..

Лидия думала с опаской: страна-то выдержит, а вот грудь моего мужа... Стучал бы ты в свою грудь, а не в Володину.

5

После смерти отца Лидия съехалась с матерью. Алеше сказали, что дедушка лег в больницу. А Лидия поймала себя на том, что избегает звуковых сочетаний с МР: смерч, смердеть, мрак, даже "морда" и "море" и те казались ей словами горестными, имеющими отношение к смерти. На уроках ей трудно стало искренне воспевать трепет жизни. Она заметила вдруг, что на прежде любимую тему - "Слово о полку Игореве" - говорит механически, без искренности.

Однажды Лидия остро позавидовала коллеге, у которой сын - дворник! Та жаловалась: февралик, плохо учился. А Лидия думала: счастливая: сын у нее дворником работает! Зря я с Бояршиновым смеялась тогда над безумием Ленина - после инсульта, когда он буквы забыл... Над болезнью нельзя смеяться. Алеша вон каким родился. Если б он мог учиться в школе - хотя бы и плохо, если бы мог работать!..

С другой стороны, есть слепые на свете, им, может, труднее, чем Алеше. В секонд-хэнде вчера она наблюдала, с какой ловкостью покупал одежду слепой. Он брал в руки вещь, затем ходил пальцами по всем ее закоулкам: проверял карманы, не порваны ли, обшлага - не замахрились ли. Когда вещь оправдывала себя на ощупь, он задавал вопрос в сторону ближайшего дыхания: "Цвета какого это?" - "Темно-зеленый, очень хороший", - отвечала Лидия. Но слепого темно-зеленый не удовлетворил, он бросил куртку обратно, взял другую...

Лидию снова потянуло в секонд-хэнд, кстати, он находился в Доме культуры слепых. Сам дом был весь облеплен сверкающей крошкой, и она своим отраженным от неба сиянием словно олицетворяла идею лишенности зрения. Сбоку аккуратно висела фанерка, трафаретными буквами извещающая: "Одежда из Европы и Америки! Цены ниже всякой разумности".

В бывшем гимнастическом зале пыль искрилась, как снаружи облицовка. Люди ходили от стола к столу. У них лица грибников, внезапно поняла Лидия. Вот эту куртку хорошо бы Градусову, - Лидия с десятиклассниками ставила спектакль "Суд над Бродским". Есть фотография, где Иосиф в такой же куртке...

Около Лидии примостилась женщина с пропечатавшимся пенсионным выражением во всем облике. Она достала из сумочки маникюрные ножницы и стала быстро, ловко срезать бисеринки с рваной кофты. Крупное тело Лидии, как щит прикрывало ее от взглядов двух торговцев, которые неутомимо вспахивали своим вниманием каждую линию зала. Один из продавцов держал в руке карманный англо-русский словарь. Лидия вспомнила, как в прошлом году плыли с Володей на пароходе, где-то остановились рядом с пароходом американских туристов. С нею заговорил один американец с фотоаппаратом, и она - благодаря своей раскованности - тоже по-английски отвечала: муж (хазбент) спит в каюте (слип). Американец понял, что она хочет его в мужья, забегал по палубе, замахал: согласен, да, увезет ее в Америку! Тут вышел Володя, зевнул, обнял Лидию - американец стушевался, быстро сделал вид, что просто хотел сфотографировать...

- Внучка у меня фенички делает, - шептала женщина, протягиваясь к уху Лидии. - Набор искусственного жемчуга - три тысячи, - как буханка хлеба. Государство обворовало нас, а мне нельзя? Пенсии не хватает на прожитье.

Сияющие ножницы, совсем вросшие в пальцы, не вдавались в лишние размышления, они работали, не давая бисеру ни одного шанса укрыться.

Лидия вдруг подумала: "Я вчера купила Алеше куртку - без одной пуговицы. Завтра этот секонд-хэнд последний день торгует. Значит, эти двести курток они уже не продадут. Я возьму вот эту пуговицу". Двумя скрюченными пальцами она схватилась за пуговицу, и вдруг словно обезумела. Как бы со стороны Лидия увидела собственные руки, когтящие тисненый кругляш: к куртке злосчастная пуговица была намертво прикручена стальной проволокой. Пальцы крутили и дергали добычу, действовали совершенно самостоятельно... Лидии казалось, что ее глаза превратились в телекамеры и снимают эпизод, к которому она сама не имеет ни малейшего отношения...

Внезапная боль вернула Лидии чувство самое себя. Проволока в последнем отчаянии выставила раскрутившиеся от дерганий твердые усы - вцепилась, как верный пес собственности, вонзилась глубоко в тело, до самой кости! Лидия вернулась в себя еще раз, потерялась, снова нашлась. Гневно отшвырнув пуговицу, она принялась зажимать пульсирующий красный фонтанчик. Наконец, ей удалось соорудить на иссеченных пальцах корявый узел из носового платка и, забыв про куртку для Градусова-Бродского, Лидия двинулась к выходу. В голове стучало: " Как это я могла?! Я, человек, ставящий спектакль по суду над Бродским?!" Казалось, чернота, поселившаяся в душе, останется теперь в ней навсегда.