Любовь Миронихина - Анюта Страница 23

Этими детскими, глупыми мыслями Анюта ни с кем не решилась бы поделиться. Некому было и пожаловаться, что ее заставляют участвовать в этом. Давно она ничему так не радовалась, как последнему дню в лесу. Они собрали свои котомочки, попрощались с бабушкой и, счастливые, зашагали на станцию. Целых двадцать километров отмахали как ни в чем не бывало - домой ведь шли! Думали, все, отработали свое, хватит с них леса.

Оказалось - это было только начало. В марте их снова отправили на лесозаготовки, на этот раз сказали - до самого лета. Анюта затосковала. так не хотелось из дому уезжать, но кто ее спрашивал! По той же дороге снова брели они на станцию, невеселые, смурные. Уже пригревало солнышко и "ушибнуло" на весну, как пелось в песне, но не было у них весеннего настроения, беспричинной радости, молодых надежд. И разговоры все тянулись унылые, безрадостные.

Катя Краюшкина долго терпела, но летом собралась уезжать окончательно: вербовщик из-под Фаянсовой звал на железную дорогу, там новую ветку тянут к Москве.

- Да ты что? На железку ни за что не вербуйся, - отговаривала Зина. Девки пишут, пешком бы домой убегли, да не пускают: работа убийственная, и шпалы на себе таскают, и бревна ворочают, а вечером придут с работы в общежитие - пожрать нечего, дома хоть картошки вволю, а там и картошек нету.

- Хуже, чем у нас, девочки мои, нигде не будет, - со спокойной обреченностью отвечала Катя. - Вы думаете, я бы куда настрополилась, если б Карп хоть чуть платил на трудодни? Я до того пообносилась - стыдно сказать! Ни одежонки, ни обутки, скоро босиком побегу.

На станции, пока дожидались пригородного поезда, подошел московский, и посыпались на перрон веселые, нарядные женщины из какой-то другой, неведомой им жизни. Они лопотали, приценивались к деревенской снеди, молоку и лепешкам и рассеянно поглядывали на них, оборванок.

Анюте захотелось где-нибудь в сторонке спрятаться и переждать толчею. Она взглянула на себя со стороны, глазами этих женщин - и ужаснулась! Права Катя: что на них надето! Лохмотья, заплата на заплате, ветошки и ризье негодное, раньше бы на тряпки пустили, а теперь в лес - в самый раз. Остатки хорошей одежды берегли и лелеяли.

В лесу сами с собой они часто хохотали от души над своими лохмотьями и придумывали, как подшить старые валенки резиной или подвязать ботинки веревками. Теперь не только не смешно, но противно было смотреть на это убогое рванье. Впервые показалась себе Анюта такой жалкой и уродливой, что захотелось плакать.

Наверное, весеннее солнышко, будоражащий весенний воздух, поезд с беззаботными, счастливыми пассажирами стали виной тому, что Анюте вдруг остро, невыносимо захотелось быть красивой, смелой, хорошо одетой и куда-то ехать и жить, жить! Когда-то же должно наступить ее время!

Как именно ей хотелось бы жить, она не совсем ясно представляла. Ну вот если бы послушалась осенью Любашу и расписалась с соседом-инвалидом, ехала бы сейчас на этом поезде проводницей, в черном суконном костюме с золотыми пуговицами и золотым значком на берете. И завтра очутилась бы не в лесу с топориком, а в самой Москве и обязательно пошла бы на Красную площадь или в Большой театр. А по вечерам, вернувшись из поездки, в своей уютной комнатке читала бы книги.

И Анюта, сидя на обледенелой скамейке в привокзальном садике, размечталась. Настоящая жизнь, конечно, немыслима без учебы. Она любила учиться и очень хотела стать фельдшерицей или лучше ветеринаром. С животными проще, чем с людьми.

Потом ей вспомнилась синяя рубашка. Суждено ли ей когда-нибудь увидеть его? Она еще не знала, что такое счастье, но очень хотелось стать счастливой.

Предупреждающе загудел паровоз, лязгнули колеса, и поезд медленно покатил, увозя с собой ее мечты. Горько было Анюте глядеть ему вслед. А когда часа через два проходили они мимо хлебозавода в Песочне, у нее разум помутился от сытного запаха горячего хлеба.

- Ой, девки, стены бы глодала, как хочется есть! - стонала Катя.

- Наедимся ли мы когда-нибудь вволю печеного хлеба? Даже не верится, вздохнула Маша.

Да, конечно, настоящая жизнь не может быть голодной и бедной, подумала Анюта. Об этом она как-то запамятовала, потому что это было что-то само собой разумеющееся. У всех будет одежда и обувь, и есть будут досыта, как до войны. Вот теперь картина хорошей жизни стала полной, и можно было о ней думать. Для нее эта жизнь должна была начаться не позднее нынешней осени. Но до осени еще надо было дожить.

В тот раз им очень не повезло на лесозаготовках. какие они приняли муки! Хозяйка попалась никуда не годная. Бывало, придут они поздно вечером из лесу, мокрые, продрогшие, она не скажет: девки, вы ж подсушитесь, я печку протопила. Ни кипяточку не даст погреться, ни дерюжек на пол постелить. Хата была старая, гнилая, дуло из всех щелей. Спали вповалку, а утром шли в лес в сырых телогрейках.

И работа была не то что зимой. Собрали бригаду из одних молодых девок. Они сами и лес валили, и бревна на себе тягали. В первый раз у Анюты сердце замерло, когда Катя с Машкой вскинули на плечи бревно и потащили. Ей казалось, что она сразу переломится под этим бревном, ни за что не поднимет. А потом подставила плечо, вздохнула - и ничего, выдюжила. Носила как все. Правда, потом у нее целый год не было месячных.

В первые ночи они не могли заснуть, дрожали от холода и проклинали бессердечную тетку. Но через несколько дней так умотались, что падали замертво, забывая о холоде и мокрой одежде. Анюта еле ноги таскала и подумывала, что долго не выдержит. Крепкие, здоровые девчата, не чета ей, и те хорохорились только вначале, тащут, бывало, бревно и хохочут: вот мы какие. Потом что-то приуныли.

Маша с Зинкой уже не мечтали о двойной норме. Тамарка прилеповская сломала ногу на делянке, ее отвезли в больницу. Все ей завидовали. Дальше больше. Бригадир ругался: какие хилые девки пошли, за неделю трех врачиха освободила от работы - одну с ангиной, другую с бронхитом; раньше о таких болезнях и не слыхивали в деревне, а теперь разбаловались.

Пошла уже третья неделя лесной каторги, когда с Анютой случилась большая беда. Вдруг ее зазнобило, заболела голова. Чтобы не подхватить окончательно лихоманку, задумала она подсушить свои валенки и телогрейку. И с дурной головы сунула их прямо в печку, где лежали приготовленные теткой с вечера дрова, только спичку поднести. Завтра пораньше выну, думала Анюта, втискиваясь между Машей и Катюхой. Что бы она делала без своей Машуньки, всегда горячей, как печка! С ней не окоченеешь.

А рано утром, когда Анюта еще не очнулась, тетка сослепу кинула в печь спичку. Кто-то из девчат, кто с краю лежал, выхватил из огня валенки, когда запахло паленым, но было уже поздно. Обгорели сильно, до дыр. Валенки еще довоенные, бабкины, не раз подшитые и латанные, а все-таки валенки. Анюта даже заплакала: за что ей такое наказание? Девчата стояли вокруг понурившись.

На ее счастье, бригадир оказался человеком: сказал, беги быстро до дому, чтоб одна нога здесь, другая там, переоденешься и в четверг утром чтоб была на месте. Все они обрадовались. Анюта - что дома побывает, отогреется на печке. А девки велели передать своим, чтобы прислали сала, хлебушка или лепешек, а то они до срока не дотянут и домой не приползут. Решили, что с Анюткой приедет Петя, Машин брат, он парень здоровый, поможет довезти харчи.

Анюта обещала все исполнить, замотала ноги тряпками поверх обгорелых валенок и бодро вышла на дорогу. Времени до поезда оставалось достаточно, она была хорошим ходоком, но нынче дорога ее испугала. Она едва семенила по обледенелой обочине и с тревогой думала, что двадцать километров от станции до дому ей ни за что не дойти.

Показался грузовик с лесом, она обрадовалась, замахала руками. А он проехал мимо - и не взял ее! Долго стояла Анюта, глядела ему вслед и не могла опомниться. Слезы сами так и побежали - от обиды, от горечи.

- Зверь! Какой зверь! - громко причитала она на пустой дороге.

Откуда берутся такие жестокосердные люди! Ведь с ним в кабине никого не было. А он, даже не взглянув на нее, прогромыхал мимо, ничуть не сбавив, словно на дороге не было ни души. Не начальник какой-нибудь, а простой шофер.

Погоревав, Анюта заковыляла дальше. Показалась еще машина, но она пала духом и не верила, что ее подберут. По-сиротски стояла на обочине, не смея поднять руку. И он остановился! Счастливая, влезла она в теплую, пропахшую мазутом кабину, уселась на мягкое кожаное сиденье. Как царица ехала, радуясь нежданной удаче. Вот если бы до дому так.

Шофер попался разговорчивый и все расспрашивал ее. И Анюта неожиданно рассказала ему все-все - про валенки, и про Витьку, и про отца с Ваней.

- А есть у тебя хоть что-нибудь переодеться? - спросил дяденька.

- Есть у меня еще бурки и ботинки, что Любаша подарила.

Оттого, что нашлось кому рассказать о своем горе и ей чуть посочувствовали, стало намного легче. Выходя у станции, Анюта от души благодарила: