Николай Почивалин - Летят наши годы Страница 23

Кого ты, спрашиваю, баюкала? Сестренку? Улыбнулась. "Нет, - говорит, братишку. Кайрата". А что же ты пела? Тут только она и смутилась, вспыхнула. "Письмо Татьяны". И сразу на другой разговор переходит: не хочу ли, спрашивает, есть, пить, может, кумыса хочу?

Нет, говорю, ничего не надо. Пойдем цветы рвать? Засмеялась, головой кивает. Как тебя звать, спрашиваю.

"Жамал".

Отошли мы от юрты на пять шагов и - по колено в цветах. Тюльпаны, как огоньки, незабудки - удивительна степь в мае, я уже тебе писала. Легла прямо в цветы, даже голова от них кружится! Жамал рядом присела. Незабудку покусывает да в степь смотрит.

Жамал, говорю, спой что-нибудь. Просто так попроспла, без всякой цели. Опять раскраснелась и молчит. Я не настаиваю, лежу, глаза закрыла, про Леньку своего думаю - маленьким он еще тогда был, одного дома оставила. И вижу, сквозь ресницы, Жамал на меня раз посмотрела, другой, отвернулась и запела. Потихоньку сначала, про себя, потом разошлась, глядит в степь и поет.

Поразил меня ее голос! Такой светлый, прозрачный, так и кажется, что это ветерком в знойный день тянет.

И что еще поразило - подросток, говорю, а с таким чувством поет. Попросила еще арию Татьяны спеть - зарделась от удовольствия. "Больше всех песен, говорит, люблю". Слушаю и опять удивляюсь: кажется, вот, на глазах у тебя, подросток превращается в девушку, как бутончик распускается. Вижу - нет, это не просто любовь к песне.

Это талант.

Откуда, спрашиваю, арию знаешь? Рассказала. Когда ей было лет шесть-семь, в гости к ним приехал дальний родственник, акын Онгарбек. Это довольно известный в республике акын был. Вот от него-то маленькая Жамал и услышала эту арию. Слова ее, кстати, перевел Абай, ария еще до революции стала в Казахстане народной песней. Конечно, Онегин в этой песне был джигитом, а Татьяна - кизымке, девушкой. Это само по себе уже удивительная история, верно?.. Услышала и запомнила, чем-то она запала ей в сердце. Онгарбек уехал, а Жамал начала петь ее. По памяти, не особенно вникая, о чем в этой арии рассказывается.

В ту весну, когда мы с ней познакомились, ей шел четырнадцатый год. Лежу я в цветах, слушаю ее и начинаю смутно чувствовать, что я что-то должна сделать. Что сделать, еще не знаю, но обязана. Жамал, говорю, любишь ты петь? "Очень". Одним словом ответила. А учиться петь хочешь? Быстро так посмотрела на меня и опять запела. И тут же умолкла. "Вон, говорит, ата едет". Отец, значит.

Вернулась я домой и - прямиком к секретарю. Гали Орманович, говорю, так и так, посылать учиться девочку надо. Певица будет. "Ой, говорит, инструктор, инструктор! Я тебя зачем посылал? Агитмассовую работу на отгоне налаживать или певиц искать?" Видит, что я расстроилась, засмеялся. "Спасибо, говорит, что любишь наш народ. Только учти - у нас все поют. Знаешь, как про нас говорят? Сидит старик, аксакал, белая борода, смотрит - верблюд едет, он поет: "Идет верблюд". Дождик идет - про дождь поет. А девочке, говорит, что не петь, делать нечего, она и поет. У нас, говорит, сколько людей есть - всех учиться петь посылать можно! А мясо кто давать будет, а хлеб? Я было спорить с ним, - рассердился. "Иди, инструктор, пиши докладную про агитмассовую работу, - и на бюро вопрос ставим..."

Вышла я от него, губы от досады кусаю. Не могу с ним согласиться. Может быть, правда, ошибаюсь - так надо выяснить. А если в самом деле - талант? И опять - понимаю, что своим вопросом смутила я покой Жамал, вроде обещания дала. Посоветовалась с Капитонычем - полностью поддерживает. Ехать, говорит, в область надо, там и пробивать.

Выпросилась по личным делам в область - а дело-то у меня это единственное и было, - сразу в обком, в отдел по работе среди женщин. Заведовала им Сулимова, казашка. Чудесный человек. Сейчас министром работает.

Выслушала она меня. "В области у нас, говорит, ни музыкальной, ни театральной школы нет, - будут звонить в Алма-Ату. Попробуем, товарищ Верещагина. Спасибо, что приехали". Через неделю вызывает меня Гали Орманович, командует: "Бери мою машину и на аэродром.

Встречай гостя из консерватории". Скомандовал вот так, потом головой покачал: "Эх ты, инструктор! Не могла еще раз поговорить. Сулимовой нажаловалась!" Я было оправдываться, а он смеется: "Фу ты, какой инструктор бестолковый! Говорю хорошо, а она не понимает!.."

Зачем я тебе об этом рассказываю? Да затем, что не позже чем вчера в нашем районном Доме культуры выступала солистка республиканского театра оперы и балета Жамал Амантаева. Да, да, моя крестница, наша Жамал!

С аэродрома она приехала прямо ко мне - такая красавица, что даже я, женщина, залюбовалась! Посидели, повспоминали прошлое - восемь лет с той поры улетело. Самое смешное, когда Жамал рассказывала, как она впервые попала в оперу и слушала "Евгения Онегина".

Запела Татьяна, и Жамал от удовольствия тихонько засмеялась - узнала свою песню. А через несколько минут по рядам прокатился шепот, люди начали оглядываться.

Уткнувшись в платок, горько всхлипывала смуглолицая девушка-подросток. "Плохой, скверный человек! - шептала она. - До слез ее довел... Евгений Онегин, когда запел: "Напрасны ваши совершенства!.." Кстати, вчерашний свой концерт Жамал начала арией Татьяны - она так и осталась ее любимой...

Не вздумай, что я хвастаюсь этой историей. Вспомнить ее меня заставили концерт Жамал да твое письмо.

Заслуга моя во всем этом микроскопическая. И если говорить честно, то больше должна быть благодарна я Жамал, нежели она мне. Сама того не подозревая, она помогла мне почувствовать почву под ногами, найти свое место в очень трудной и очень нужной партийной работе.

Трудной - я написала не случайно, легкой она может показаться только со стороны. Пример с Жамал - всегонавсего приятный эпизод, по понятным причинам близкий мне. Как маленький личный праздник, что ли. Партийные же будни - это работа, которая всегда держит в напряжении, постоянно обязывает принимать решения и отвечать за эти решения. Дано много, но, я уже тебе писала об этом, - и всыпают иногда нашему брату по первое число!..

Теперь - как на исповеди, пользуясь твоим же собственным выражением. Все, что я могла рассказать тебе и о себе и о своей работе, - я рассказала. С максимальной добросовестностью, эксплуататор ты такой! Очень хочу получить от тебя самое простое, без всяких вопросов и требований, письмо. О том, как ты живешь, как учатся твои дочки, с кем еще встретился. Только не торопись с ним: днями я уезжаю на республиканский съезд, потом задержусь в области. Поговаривают, что меня хотят забрать в обком, а мне не хочется. Привыкла тут, и, кроме того, геологи наши, кажется, что-то нашли!..

Не забывай и будь здоров!

М. Верещагина".

* * *

Перепечатанные на машинке письма, мне кажется, чтото утратили в сравнении с оригиналом. Может быть, это потому, что четкий и стремительный почерк как бы окрашивал их живой, разговорной интонацией. Сейчас странички пестрят ровными холодноватыми строчками.

Чуточку беспокоясь, перечитываю письма и успокаиваюсь. Нет, с ровных машинописных страниц все равно возникает невыдуманный образ маленькой энергичной женщины, с трезвой головой и горячим сердцем. Уважение мое к ней окрашивается еще и хорошим светлым чувством - про себя я называю его чувством юности.

Очень хочу повидать тебя, дорогая моя сверстница!

У моей старшей дочери на лбу тоже курчавится легкая непослушная прядка, и я зову ее так же, как когда-то звал тебя, - Завиток.

6

На письменном столе лежит телеграмма: "Николай Денисов живет Рязанской области село Дворики тчк Тяжело болен тчк Обязательно навести зпт об этом тоже нужно тчк Как дела привет Юрий".

Вот так новость!.. Из всего текста в глаза бьют два этих тревожных, не оставляющих сомнения, слова: "тяжело болен". Тут раздумывать некогда.

Решаю - из Рязани проеду прямо в Москву, к Вальке Кочпну, там рукой подать.

Стоило подумать о Вальке, как стало ясно, откуда Васин узнал о Николае: видимо, летал в Москву, навестил Вальку, тот и рассказал ему о Денисове.

Собираясь, мысленно повторяю про себя текст телеграммы. Прежде всего: почему Николай живет в каких-то Двориках? Он кадровый военный, подполковник, кажется.

Там что - воинская часть? Возможно. Но при чем "тяжело болен"? Заболел и болен - понятия разные, болен - это нечто длительное. А если длительное - вряд ли он служит. Тяжело заболел, демобилизовался и, как многие отставники, поселился в деревне. При таком объяснении становится понятно и Юркино убежденное - "об этом тожо нужно".

А впрочем, я, кажется, расфантазировался, и дай бог ошибиться. Чтоб так: приехал, а Николай жив-здоров и довольно хохочет: "Что, старик, разыграли мы тебя?.."

Откровенно говоря, я никогда прежде не предполагал, что Николай Денисов станет военным. Талантливый музыкант, он уже девятиклассником руководил струнным оркестром, писал марши, был нашей школьной знаменитостью. Почему он изменил призванию, я не знаю, но, вспомнив, каждый раз жалею об этом. В конце концов офицером может стать любой человек, а вот артистом, музыкантом - далеко не каждый. Я всегда помню Николая таким: он резко взмахивает дирижерской палочкой, оборачивается и коротким сдержанным кивком кланяется, темный густой чубина на секунду закрывает ему глаза.