Общие родственники - Евгения Борисова Страница 23

Тамарка защитила кандидатскую и на радостях свозила бабушку в Москву. Шумная, грязная, спешащая огромная столица совершенно очаровала бабу Катю. Стоя на Красной площади, она крестилась и кланялась сразу и собору Василия Блаженного, и Спасской башне, и Мавзолею. Тамара хохотала, глядя на бабушку, и прижималась щекой к ее цветастому платку. «Рановато помирать, однако, – заключила баба Катя, когда возвращались домой. – Ничего не видела, считай, может, еще что и успею поглядеть». «Конечно, рановато, – горячо поддерживала свежеиспеченный кандидат химических наук, – тебе еще правнуков надо дождаться!»

Но и с мужем, и с правнуком для бабы Кати Тамарка тянула. Нет мужиков нормальных, говорила она в свои по-прежнему дисциплинированные регулярные приезды в поселок. Баба Катя тяжело вздыхала: ну как тут помереть, дите совсем одно на свете останется. Было ей уже за 70, но она по-прежнему работала в своем детском саду и с удовлетворением отмечала, что заменить ее некем.

А потом Тамарка приехала с пузом. Румяная, с округлившимися щеками и щиколотками, хорошенькая до невозможности. «Рожу для себя, баб Кать, – сказала твердо, – мне уж тридцать почти, куда тянуть». К внучкиным родам Екатерина Сергеевна спешно ушла на пенсию и пустила под нож последних кур, чтобы по первому зову сорваться в город на помощь. Специально для этого Тамарка купила ей мобильный телефон. В последние недели перед рождением правнучки баба Катя держала телефон всегда в руке, даже спала с ним.

Телефон действительно позвонил, и незнакомый мужской голос попросил приехать в роддом. Там бабе Кате показали крошечного ребенка с наморщенным лбом и скорбно поджатыми губами – Надюшку. Тамара умерла от открывшегося во время родов кровотечения, но успела дать дочке имя. Отбив младенца у государства (чтобы доказать свою дееспособность и энергичность, пришлось даже устроить в маленькой комнатке опеки большой скандал), баба Катя через две недели забрала правнучку домой. Тамарку записала матерью, а покойного мужа – отцом. Получилась целая Надежда Ивановна.

Так в 73 года с розовым теплым кульком в руках она поняла, что помирать опять никак нельзя. И что Бог, пожалуй, на сделку уже может и не пойти. Пора договариваться со Смертью. То, что старуха с косой ходит кругами вокруг ее дома, баба Катя не сомневалась. За последние пять лет одна за другой умерли соседки – давние подружки, и даже кое-кто из их детей уже отбыл на тот свет. У бабы Кати тоже болело то одно, то другое, и частенько кружилась по утрам голова, и пальцы на руках уже почти не сгибались. Но сдаться означало обречь Надюшку на абсолютное вечное одиночество и взросление в детском доме. Такого баба Катя позволить не могла никому – ни себе, ни Богу, ни Смерти. Снова купила цыплят и козу. В третий раз начала жизнь заново.

Правнучка росла быстро, дни мелькали перед бабой Катей, как калейдоскоп, складываясь в года. Вот села, вот пошла, вот первый раз свалилась со стула вниз головой (как забыть этот глухой звук бьющегося детского лба о деревянные доски пола?), вот заговорила. Болела мало, шалила много, пользуясь нерасторопностью дряхлеющей родительницы. В школу Надюшу баба Катя отдала в неполные семь лет: торопила время, хотела успеть, дотянуть девчонку до выпускного класса. Та училась средне, но без двоек, любимым предметом была «технология», которую баба Катя по привычке называла «домоводством».

Надюшка действительно уродилась домовитой, унаследовав эту черту, рассуждала баба Катя, от предков по неизвестному ей отцу. Она освоила всю домашнюю работу годам к десяти. Пекла тончайшие кружевные блины, мыла полы, доила козу, быстро и пританцовывая окучивала несколько рядов картошки, которую они садили. Копала тоже одна, к старшим классам уже и без руководства прабабки. Та всё чаще чувствовала себя беспомощной и бессильной, хотя каждое утро вставала с кровати и находила себе занятие дома или в огороде, но днем всё чаще сидела, разминая ставшие деревянными пальцы. Каждый день баба Катя мысленно считала месяцы до окончания Надюшкой школы. Ждала этого дня, чтобы, проводив девчонку в город, в большую жизнь, тихонько помереть.

Но Надюшка, окончив школу, решила никуда не уезжать. «Куда я от тебя, баб Кать?» – говорила, ни об институте, ни даже о техникуме и думать не хотела, отмахивалась. Погуляв лето после школы, устроилась нянечкой в тот же детский сад, в котором проработала всю жизнь прабабка. А через год выскочила замуж за пришедшего из армии соседа Кольку, который в детстве качал ее на качелях и обещал жениться. Женился.

95-летие Екатерины Сергеевны праздновали, казалось, всем поселком. Не было тут человека, которого юбилярша не помнила бегающим в сад малышом. Даже главу поселка, который вручал грамоту и скромный конверт долгожительнице, баба Катя называла не иначе как «Богдашкой», а Богдашка сам уже был дед. Виновница торжества уже почти не ходила, но ум ее оставался совершенно ясным и порой сетовал на капитулировавшее перед возрастом тело. Стол накрыли большой, народу было много, бегала вокруг стола Надюшка, после родов поправившаяся, но не потерявшая изящности и величественности в повороте головы. Муж ее Колька сидел рядом с именинницей и держал на руках Петьку и Митьку – годовалых близнецов. Баба Катя время от времени гладила мальчишек по пушистым макушкам и по гладким розовым ладошкам, щекотала их. Близнецы одинаково морщили носы и смеялись.

Юбилярша была с гостями до самого конца застолья. После проводила Надюшку с семьей, вышла с ними к калитке, чего давно уже не делала. Расцеловала правнучку, поцеловала ладошки Петьки и Митьки, умаявшегося Кольку ласково потрепала по щеке. «Баб, завтра заскочу с утра», – пообещала Надюшка и на секунду прижалась щекой к бабушкиному виску.

Баба Катя постояла у калитки, смотрела вслед удаляющимся фигурам, пока они не скрылись в проулке. Потом подняла глаза – небо было закатное, розовое, красивое, бездонное. Добрела до дома, тяжело поднялась по ступеням крыльца, на котором полжизни назад Иван играл ей на губной гармошке. Прошла в дом и не раздеваясь легла в постель.

«Устала я, Боже, – сказала в потолок, – устала и состарилась. Нечего мне больше желать. Спасибо, не подвел ты меня, Отче».

Серело небо, темнело в замершем доме, только тикали часы. Баба Катя лежала и с облегчением чувствовала, как к порогу ее дома, мягко ступая, подходит другая старуха – гораздо более древняя, чем она сама, мудрая и милосердная.

Задание

Муж ушел на следующий день после того, как у Натальи выпали последние ресницы. Она сидела у трюмо в спальне и, глядя в зеркало, наблюдала, как за ее спиной Коля аккуратно складывал свои вещи в их общий черный чемодан. Тот был достаточно большой, чтобы унести все вещи мужа, но Коля собирал только то, что купили за последний год.

«Только новое берет», – подумала Наталья и усмехнулась, поняв, что она в этих сборах тоже старая вещь, которую не стоит брать в новую жизнь.

Наталья перевела взгляд и посмотрела на себя. Еще раз усмехнулась. Она себя в светлое счастливое завтра тоже бы не взяла: лицо без бровей и ресниц, круглые щеки, заплывшие глаза, под ярким шелковым платком – практически лысая голова с робко пробивающимся мягким пушком.

Позади операция, восемь «химий», впереди месяц лучевой терапии. Никто на этом отрезке пути не выглядит хорошо, это Наталья знала точно, но смотреть на себя – такую непривычную, чужую, такую бледную и опухшую – всё равно было невыносимо. Каждый день – невыносимо.

И она снова посмотрела на мужа Колю, который пытался скрыть, что торопится.

Накануне у супругов случился скандал. Ну, как скандал: усталая перебранка, ничего необычного. Но с тех пор, как Наталья заболела и начала лечение, Коля с ней разговаривал всё жестче, всё сдержанней. Сначала она думала, что он пытается не раскиснуть, пытается не показать ей свою слабость и излишне не жалеть ее. Но только в этот последний скандал она поняла: он сознательно отдалялся. Один за другим обрубал концы, которые держали его утлую лодочку на этой станции. Готовил, стало быть, жену к тому, что скажет в итоге, перед тем как рубануть самый последний