Вера Панова - Кружилиха Страница 24

Когда он выписался из госпиталя, ЦК партии послал его парторгом на Кружилиху. То, что Рябухин видел на Кружилихе, с каждым днем укрепляло его веру в человека, в красоту человеческой души. Люди не жалели сил, жертвовали всем, чтобы помочь Красной Армии разбить врага. Рябухин знал, что им нелегко; ему и самому было нелегко; но никто не жаловался, никто ни разу не помыслил о мире без победы.

И вот завиднелся светлый день, во имя которого совершался этот великий всенародный подвиг: Красная Армия приближалась к Берлину.

Первого марта из Москвы пришел заказ на оборудование для К-ского завода боеприпасов; заказ почти в два раза превышал обычные. Листопад, рассмотрев его, сказал:

- Так. Понятно.

И по телефону сказал Рябухину:

- Сергей, будет жарко.

- Кому жарко? - спросил Рябухин.

- Гитлеру, - отвечал Листопад. - Иди сюда.

Они сидели вдвоем с полчаса; потом пришли начальники цехов, вызванные на совещание. Предстояло обсудить вопрос, как расставить силы, чтобы сдать заказ своевременно.

Совещание было бурное. Только Грушевой, начальник литерного цеха, сидел молча, со скучающим и равнодушным видом. В литерном цехе производились взрыватели для минометов; заказ на оборудование его не касался. Грушевому это было досадно: кто-то другой станет в центре внимания заводских и городских организаций, получит награды...

- А на погрузку, - сказал кто-то, - придется позаимствовать людей из цеха товарища Грушевого.

Грушевой даже качнулся: этого недоставало! Его уже начинают третировать... Можно подумать, что у него рабочие сидят сложа руки...

- Вряд ли это будет возможно, - сказал Листопад. - Полагаю, что на цех Грушевого тоже ляжет в этом месяце двойная нагрузка.

Он рассчитал правильно: через два дня поступил дополнительный заказ на взрыватели.

Грушевой воспрянул духом и потребовал добавочной рабочей силы. Он привык к тому, чтобы все его требования удовлетворялись сразу. Но на этот раз Листопад сказал:

- Не выйдет. Управляйтесь собственными силами. Во всех цехах такое же напряженное положение, как у вас.

За все годы войны завод не имел такого высокого задания.

Марийка пришла домой поздно вечером, против обыкновения молчаливая и задумчивая. Взяла листок бумаги и карандаш и стала писать какие-то цифры, шевеля губами.

- Ты что считаешь? - спросил Лукашин.

- Ох, Сема, не мешай, - сказала Марийка. Писала долго, потом бросила карандаш и сказала: - Ну, не получается. Что я поделаю?

- Да что не получается? - спросил Лукашин.

- Рябухин говорит, я вполне могу на трех автоматах справиться, сказала Марийка со слезами на глазах. - А я подсчитала, что не выйдет. Если бы я инструктором не была; полдня с ребятами вожусь. Никак мне.

Лукашин видел, что она расстроена. Ему очень хотелось утешить ее, но он не умел: если бы какая-нибудь домашняя неприятность, а то такое тонкое дело, в котором он, новичок на производстве, вовсе не разбирается. Он еще едва свою норму начал выполнять. Он посматривал на Марийку с уважением.

- Я не знаю, откуда он выдумал три автомата, - жаловалась Марийка. Ты, говорит, стахановка. Ты, говорит, рабочий коммунистического будущего. - Марийка засмеялась. - И мастеру наговорил: она может! И мастер посулил: завтра, говорит, поставлю тебя на автоматы "Берд", давай нажимай. Я нажму! - вдруг закричала Марийка. - Только пускай они ко мне не подпускают детишек!

Ночью она спала тревожно, а утром пришла на работу сердитая и сказала своим ребятам:

- Чтоб не морочили мне голову зря. Буду сегодня рекорд становить. Чтоб тихо было мне. - А мастеру Королькову сказала: - Ну, давайте три автомата.

К Марийкиным ребятам, в числе которых был Толька, приставили временно другого инструктора.

- Ребята, - сказал им Саша Коневский, - нашего брата, молодежи, на Кружилихе тридцать пять процентов. Если не возьмемся с полной ответственностью, заказ не может быть выполнен в срок, сами понимаете.

- Агитация агитацией, - сказал Вася Суриков, когда Коневский ушел, а ведь на самом деле, разобраться практически: на этих станках, которые мы делаем, сделают снаряды, и эти снаряды полетят на Берлин.

- Прямо в Гитлера, - сказал Алешка Малыгин и свистнул. - Я докажу Веденеевой, - с ожесточением сказал он немного погодя, - что я и без нее обойдусь. Раскричалась!

- Она орет, так дело делает, - солидно сказал похожий на девочку Вася. - А ты орешь, так от этого толку мало. Что смотришь? Смети вон стружку со станка!

Перед концом смены Марийка забежала в цех к Лукашину и сказала:

- Сема, ты не волнуйся, я сегодня ночевать не приду. Возьмешь на окошке, между рамами, котлеты, разогреешь и съешь. Хлеб выкупишь, вот тебе карточки. Я, может быть, рано утром приду, а может, и не приду, не волнуйся.

Марийкина спецовка за один день вся пропиталась маслом от автоматов, коричневый масляный мазок был на виске, - верно, тронула висок запачканной рукой, заправляя волосы под косынку. И вся Марийка показалась Лукашину новой и трогательной, - было досадно, что кругом люди и нельзя ее даже обнять. Он скрыл свои чувства и сказал независимо:

- Ладно, придешь, когда сможешь.

В этот день он впервые выработал сто десять процентов нормы. Не потому, что работал лучше обычного: лучше он еще не умел. Но он рассудил, что если потратить на обед не час, а полчаса, и если курить не больше трех раз за смену, то сэкономится какое-то время, и больше можно будет сделать. Так он и поступил: не пошел обедать в столовую, а присел возле станка и поел хлеба, взятого из дому. Курил всего три раза. И был доволен своим маленьким результатом так же, как другие довольны своими тремя, четырьмя нормами: все-таки уже не сто процентов, а больше ста.

Он обтирал станок, когда к нему подошел председатель завкома Уздечкин.

- Домой?

- Вроде как домой, - отвечал Лукашин, - а что?

- Собираю роту, - сказал Уздечкин, - надо маршрут погрузить. Не чересчур устал?

- Нет, ничего, - ответил Лукашин. - Только я схожу, хлеб выкуплю.

- Рукавицы есть у тебя? - спросил Уздечкин. - Там на путях ветрище у! - он вздрогнул и повел плечами.

- Ничего, - сказал Лукашин, - у меня рукавицы добрые.

"А кто сшил? - подумал он с благодарностью. - Марийка сшила. А я на нее все обижаюсь".

У выхода из цеха его догнал Мартьянов, на ходу застегивая тулуп.

- Баиньки, Сема?

- Нет, - отвечал Лукашин, - маршрут грузить будем.

- Помогай бог. А я опохмелиться иду. Мне без чекушки ночь не отработать - ноги протяну. Я, Сема, раб правильного режима.

И Мартьянов исчез в густом вечернем мраке.

"Тоже остается на ночь, - подумал Лукашин. - А что, если и я завтра останусь? От меня, конечно, не такая польза, как от него или от Марийки; но все же..."

Только вышел из проходной, его окликнули:

- Семен!

Под фонарем стояла Мариамна с кошелкой в руке.

- Старика не видал?

- Не видал, - отвечал Лукашин. - Я же в другом цехе работаю.

- Несчастье с ним, - сказала Мариамна. - Велел поужинать принесть и забыл. Который раз так: велит прийти и забывает, и сидит голодный до утра.

"Обязательно завтра останусь на ночь", - подумал Лукашин.

Мороз был маленький, но с пронзительным ветром, и было холодно. Вызвездило. Порою ветер доносил гулкий голос репродуктора, обрывки фраз: читали сводку. Лукашин шел, размахивая руками в больших рукавицах, и думал: где-то сейчас его боевые товарищи, с которыми он дошел до Станислава. Одних нет уже, а другие за тысячи километров отсюда, за границей, в Германии, может быть подходят к Берлину. Вспоминают ли они своего сержанта? Наверно, вспоминают; нет-нет и скажет кто-нибудь: "А помните, был у нас такой - "папаша", интересно, жив ли он?" Жив, ребята, жив!

Гудит гудок на Кружилихе, сзывает людей на работу. По неделе не выходят люди из цехов: станет человеку невмоготу - ляжет тут же в сторонке и засыпает каменным сном. Проснется - и опять к станку: давай-давай, нажимай!

У Грушевого раздувались ноздри, горели глаза: тем лучше, что отказали в добавочной рабочей силе; тем больше заслуга цеха, - мартовский заказ все равно будет выполнен к 28 марта, если ничего не случится с Лидой Ереминой. Дай бог этой девушке хорошего жениха. Она - форменный якорь спасения.

Что она делает своими золотыми руками! Из города приезжало большое начальство, чтобы посмотреть на нее. Сам Макаров, первый секретарь горкома, с полчаса простоял у конвейера, глядя на ее руки. "Ну и ну!" сказал он, уходя. Лида на него и не взглянула. Поднимала она глаза - и то лишь на секунду, - только когда приближался к конвейеру Саша Коневский.

Пятого марта Лида Еремина постучалась в кабинет Грушевого. Он усадил ее. Она села, скромно одернула юбочку на коленях и сказала:

- Знаете, товарищ Грушевой, я решила давать шестьдесят тысяч, хотя это очень неважно действует на мое самочувствие.

Грушевой был человек расчетливый. Он насторожился:

- А не может случиться, что вы два-три дня дадите шестьдесят тысяч, а потом скатитесь на тридцать?