Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3 Страница 24

А крупный, самодовлеющий и, кажется, всевластный Родзянко – смутился. (Почему это – именно с ним. Будет выглядеть как сговор с монархией за спиной общественности?..) Он ответил, что все здесь – одно целое, и частных разговоров никто не может вести.

И – покосился боязливо на Керенского.

О, как этот мерзавец вырос в силе! Да он и был уже главный среди них? Вот уж нестеснённый, вот уж самый свободный здесь человек, он разрешил галантно:

– Наш нравственный долг, господа, предоставить великому князю все возможности для правильного и свободного решения. Лишь бы не было посторонних влияний, телефонных разговоров.

Без телефона? – великий князь согласился.

Мог бы возразить Милюков: невыгодная комбинация? Но зато он сам выступил дважды.

А Гучков, – Гучков, если б сейчас его допустили тет-а-тет на две минуты, подал бы мысль: Ваше Императорское Высочество, да не беритесь вы решать в полчаса, не давайте себя загнать в клин! Потребуйте день, два! Почему отречение Государя не опубликовано? Дайте его узнать России, и будете думать вместе с Россией! Потребуйте два дня, – а за это время можно успеть даже в Ставку – и там истинное место ваше!..

Нет! Не мог Гучков при всех, при Керенском, передать Михаилу своего ума. И – вообще не мог. Сам Михаил – не тот. Приход его к власти – благодетелен, но видимо невозможен. Да и Гучков – не тот, вдруг почувствовал исчерпание сил. Изъездился, изговорился вчера?

А между тем Керенский преградил путь великому князю:

– Пообещайте, Ваше Высочество, не советоваться с вашей супругой!

– Её нет здесь, – улыбнулся Михаил печально. – Она в Гатчине…

Великий князь с Родзянкой и Львовым ушли в другую комнату.

А тут – разбрелись, обсуждали, кто-то ещё спорил с Милюковым, так и не вставшим с дивана. Гучков сказал Некрасову и другому Львову, остолопу:

– Вы толкаете страну к гибели. И я с вами по этому пути не пойду.

Шульгину сказал:

– От вас не ожидал. Вы слишком быстро катитесь.

Но и с Милюковым не стали сговариваться.

Терещенко ходил, выглядывал в окна на Миллионную – как там гуляют с красными бантами и нет ли толпы сюда, в дом, линчевать их всех.

Прибывший с опозданием волосатый Ефремов показал Гучкову сегодняшний номер «Известий рабочих депутатов». Там была грозная статья против вчерашних слов Милюкова о регентстве.

Да той речи в Екатерининском зале, да ничего за минувший вечер Гучков и не знал из-за поездки.

Действительно, положение было столь упущено, что возвращаться можно было только гражданской войной. Очевидно, начав с ареста Исполнительного комитета.

Да Гучков бы – готов? Если этим угрозчикам уступать, так будет только хуже.

Тут он вспомнил, что со вчерашнего дня Маша ничего о нём не знает. И пошёл спрашивать, где телефон.

В столовой две горничные в присутствии княгини накрывали завтрак на всех гостей. Телефон же оказался в коридоре.

Но едва только Александр Иваныч снял трубку – рядом с ним вырос нервный, изгибчатый Керенский. И – уставился.

– Вы – что? – спросил Гучков совсем уже невежливым голосом.

Керенский, нисколько не смутясь, самоуверенно даже не сказал, а заявил:

– А я хочу знать, с кем вы будете говорить!

– Почему это вас может интересовать? – из-под нахмура еле спросил Гучков.

– А может быть, вы желаете вызвать воинскую часть и посадить Михаила силой?

Дурак-дурак. Как они все обучены урокам западных революций.

А впрочем – стоило бы.

– Нет, с женой. Оставьте меня.

Отошёл, но так, чтоб слышать издали, невежа.

Зачем он с этими двумя уединялся – Михаил и сам не знал. Просто – выиграть время, подумать?

Да на Львова он не надеялся, но на Родзянку всегда надеялся. Может быть, тут, взакрыте, что-нибудь ясное подскажет?

А Родзянко, со своей высоты и самоварности:

– Надеяться не на что, Ваше Императорское Высочество! Вооружённой силы нет ни у вас, ни у меня. Единственное, что я могу вам гарантировать, – это умереть вместе с вами.

– Благодарю вас, – улыбнулся Михаил.

Получалось так, что если принимать трон – то начать надо с того, что обмануть их всех? Тайком от них ото всех – бежать? И не успев посоветоваться с Наташей? Просить отсрочки до завтра, а ночью убежать? И даже придётся тайком от своего приставленного тут караула?

А Родзянко, как угадывая:

– И нельзя увезти вас из Петрограда, все автомобили проверяются.

Нет, не тот был момент, чтобы вскакивать на коня. Не армейская атака. Один.

– Благодарю вас, – тихо сказал Михаил. – Разрешите, я теперь побуду совсем один.

Великий князь вышел в гостиную застенчиво. Совсем не царственный.

А видно было, что все прения измучили его.

Он заговорил стоя – и так никто и не сел, выслушивали стоя. Голос его был комнатный и даже нежный:

– Господа. У меня не было бы колебаний, если бы я верно знал, чтó лучше для России. Но вот и в вашей среде нет единодушия. Вы – представители народа, – развёл он длинными, тонкими пальцами, – и вам видней, какова воля народа. Без разрешения народа и я считаю невозможным… принять… Так что очевидно… лучше всего… отречься… Так что отложим до… Учредительного Собрания?

Вот и всё.

Молчали.

Но развязный Керенский тут же высунулся:

– Ваше Высочество! Ваш поступок оценит история, ибо он дышит благородством. Я вижу – вы честный человек. Отныне я всегда буду это заявлять. А мы, Ваше Высочество, будем держать священную чашу власти так, что не прольётся ни одной капли этой драгоценной влаги до Учредительного Собрания!

Михаил Александрович улыбнулся.

Все молчали.

378

Как условились накануне, Пешехонов сегодня с утра заехал в Народный дом за квартирьерами 1-го пулемётного полка, ехать выбирать помещения. Опять не без труда проник он через строгую самоохрану – а внутри узнал, что пулемётчики уже не желают двигаться.

Да почему же?

Оказывается, комитет заказал к восьми утра прислать автомобиль, его не прислали, – в этом проявлено неуважение к полку и замысел против него, и они теперь никому не верят и с места никуда не сдвинутся.

Но – гибла канализация Народного дома, уже моча заливала в одном месте коридор, пропиталась стена. Пешехонов в комнате полкового комитета настойчиво уговаривал товарищей выборных солдат. Может быть, другому кому это бы не удалось, но у Пешехонова очень уж простой был вид – мещанина с круговой машинной стрижкой, упавшие в бороду усы, – и солдаты дали себя уговорить. Согласился ехать с ним в автомобиле сам председатель комитета, прапорщик военного времени, тоже из простых, и один развязный солдат.

Сели они на заднее сидение и, всё же не доверяя Пешехонову, как бы он их вокруг пальца не обвёл, сами указывали, направо ли ехать, налево, и около какого здания (каждого большого) останавливаться, – и чтобы объяснял им Пешехонов, почему в этом доме нельзя или неудобно.

С тоской подумал Пешехонов, что гнетут его комиссариатские дела, а он так и весь день проездит с ними. Иногда ему не верили, ходили сами проверять, а его заложником с собой брали, чтоб не уехал.

И – не мог он их направить! Да и сам толком не придумал, куда же их? В одно место не помещались, а в разные места не хотели.

Так само собой докатили они до Ботанического сада на Аптекарском острове.

– А это что за дом? – приглянулся им.

А это был – знаменитый Гербарий, гордость России, и не много таких во всём мире. А снаружи здание, правда, – как большая казарма.

Испугался Пешехонов, стал прапорщику объяснять, что здесь невозможно, – никакого впечатления, образование прапорщика оставляло желать…

Пришлось идти смотреть. Застали одного сторожа, научного персонала никого не оказалось, работ никаких, тем хуже, хоть бы белые халаты напугали. А внутри – чистота, всё наблещено, светло, тепло. Квартирьерам сразу понравилось:

– Вот тут мы и поместимся!

Пешехонов аж руками всплеснул:

– Да нельзя же, господа! Редчайшие коллекции!

– Чего это?

Тогда он хитрей:

– Смотрите, комнаты маленькие. Для жилья никаких приспособлений, и нары делать не из чего.

– А мы на полу! Полы тут чистей твоей кровати.

– Ну и сколько тут вас поместится? Две-три роты? А уборных опять же мало.

Еле утянул их, не хотели уходить. Пошли дальше по Ботаническому. Теплицы. Тут тоже им понравилось.

– Да как же вы будете здесь спать? Везде – жирная земля, сырость, сейчас же начнёте болеть.

Замялись. Хотели в Гербарий возвращаться.

Тут один служащий сада сказал, что рядом стоят совсем пустые и вполне подходящие – министерские дачи.

– Какие?.. Министров?

Очень это им зажадалось! Там жить, где прежде министры испомещались? – очень! Попробовать, как это!

– Туда ведите!

Какие ж там дачи? Соседний участок был – та самая дача министра внутренних дел, где в 1906 году жил Столыпин и был взорван.