Владимир Лидин - Друзья мои - книги (Заметки книголюба) Страница 24

- Вот что,- сказал он,- дайте мне какую-нибудь вашу самую любимую книгу... я постараюсь переплести ее, и это будет в последний раз в моей жизни.

Я дал ему редкость - сборник высоких мыслей о книге, носящий название "Похвала книге", и он переплел ее, орудуя двумя уцелевшими пальцами; вероятно, это стоило ему многих усилий, но он переплел книгу, и она стоит у меня на полке и поныне. Она напоминает мне о том, что истинное существо человека проверяется в самых трудных испытаниях.

(133)

НЕИЗВЕСТНЫЕ АВТОГРАФЫ ЧЕХОВА

Много лет назад, перебирая книги на книжном развале в глубоких воротах одного из домов на Кузнецком мосту, я нашел истрепанную, в самом бедственном состоянии книжку. На ее титуле с загнутыми углами была мелкая надпись знакомым, волновавшим меня еще с детства почерком. Надпись была сделана рукой А. П. Чехова, а книжкой оказался "Остров Сахалин".

"Николаю Владимировичу Алтухову на добрую память от автора. Антон Чехов. 30 апреля. 1902. Ялта".

Алтухов был прозектором Московского университета, однокурсником Чехова по медицинскому факультету.

Я принес эту пострадавшую от времени и судьбы книжку домой, отдал ее старому переплетчику - именно Эльяшеву, всегда близко принимавшему к сердцу судьбу книг,- и он вернул книге жизнь: в отличном переплете блистает она ныне золотом надписи. Эта первая книга с автографом Чехова пробудила во мне желание найти еще какие-либо чеховские автографы, и, как известно, горячее желание всегда находит отклик.

С артистом Александрийского театра Павлом Матвеевичем Свободиным Чехов нежно дружил. Свободин играл в пьесах Чехова роли Шабельского в "Иванове", Светловидова в "Калхасе", Ломова в "Предложении". "Давыдов и Свободин очень и очень интересны,- писал Чехов А. С, Суворину.- Оба талантливы, умны, нервны, и оба несомненно новы". Драматургу Ивану Щеглову, человеку мнительному и болезненному, но отличнейших душевных качеств, Чехов неизменно сочувствовал и всегда ободрял его на трудном литературном пути; Чехов писал Щеглову (134) о Свободине: "А Свободин-то каков! Этим летом приезжал ко мне два раза и жил по нескольку дней. Он всегда был мил, но в последние полтора года своей жизни он производил какое-то необыкновенное, трогательное впечатление..."

Свободин умер за кулисами театра во время спектакля, и его смерть тяжело поразила Чехова. Мне привелось как-то купить книгу Чехова "Дуэль" с его нежнейшей надписью Свободину: "Павлу Матвеевичу Свободину (Полю Матиас) от преданного ему автора. А. Чехов. 92. 4.11". Так дружески называл Чехов Свободина.

Чеховские автографы всегда, так или иначе, связаны с его перепиской, отражают его отношение к людям и пополняют биографические сведения о нем. Так, надпись на книжке Чехова "Каштанка" расшифровывает скупые строки одного из его писем. В 1898 году тяжело больной писатель провел некоторое время в Ницце; жил он уединенно, мало писал и томился. В письме А. А. Хотяинцевой из Ниццы Чехов, описывая свое житье и окружение, упоминает некое семейство Бессеров, знакомое ему по Русскому пансиону, в котором он жил: "У m-me Бессер пестрая рубашечка с палевым воротничком, а у m-r Бессер - лысина и лысина, и больше ничего".

Но вот однажды я приобрел маленькую книжку "Каштанка", изданную А. С. Сувориным в 1897 году, с рисунками в тексте. На выходном листе книжки есть такая надпись: "Леле Бессер на память о докторе, лечившем у нее ухо. Ницца. 98.12.III. А. Чехов". Леля Бессер была, по-видимому, маленькой дочкой Бессеров, и надпись Чехова подтверждает, что к нему обращались за медицинской помощью некоторые из русских, живших в то время в Ницце.

Хороший знаток и ценитель книг, автор многих статей по книжному делу, милейший и тишайший Валентин Иванович Вольпин, ныне покойный, принес мне как-то книгу Чехова "В сумерках" (1898) с автографом Чехова и вплетенным в книгу его письмом. Надпись на книге: "Пантелеймону Николаевичу Боярову на добрую память от автора-земляка. А Чехов. 1901, II, 20.", а вот текст вплетенного в книгу письма: "20 февраля. 1901 г. Ялта. Многоуважаемый Пантелеймон Николаевич! Простите, без вины виноват перед Вами. Не отвечал так долго на Ваши письма, потому что только вчера вернулся из-за границы. Не сердитесь, пожалуйста. Спасибо Вам большое, что меня не забываете-, я плачу Вам тем же, т. е. и я помню Вас очень хорошо.

(135) Желаю Вам всего хорошего и крепко жму руку. Преданный А. Чехов".

Письмо это опубликовано в двадцатитомном собрании сочинений Чехова (1944-1951), как единственное письмо Чехова к Боярову. Бояров был одноклассником Чехова по гимназии; работал впоследствии бухгалтером-секретарем Керченской таможни. Письмом Чехова он, видимо, дорожил в такой степени, что вплел его в книгу "В сумерках"; книга с надписью Чехова была у него несомненно тоже единственной. Книги с автографами Чехова стоят у меня в одном ряду с первыми изданиями его произведений. Кое-каких из первых изданий у меня не хватает; но есть и такие, о которых ничего не сказано в библиографии. Не знаю, во скольких экземплярах, видимо, только для того, чтобы порадовать Чехова, А. С. Суворин издал в 1897 году его "Мужики" большим форматом, с широкими полями, на самой дорогой бумаге. Набор этой книги дублирует набор обычного издания, вышедшего в том же году, но на обычном издании нет цензорской пометки, а на издании большого формата есть пометка: "Дозволено цензурою 23-го августа 1897 г. С-Петербург"; издание это было нумерованное. В наше время появилась книжечка, отпечатанная в количестве 200 экземпляров, тоже ставшая уже библиографической редкостью. В 1944 году Ленинградская книжная лавка писателей выпустила миниатюрную памятку "А. П. Чехов. Библиография". В книжечке этой перечислены по годам все собрания сочинений Чехова, отдельные издания и сборники его писем; упомянуты в этой памятке и автографы Чехова, приобретенные Ленинградской книжной лавкой в 1943-1944 годах и переданные Публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Так рождаются редкости, и книгам иногда совсем не обязательно пройти большой путь во времени, чтобы стать редкостью.

(136)

ЖИЗНЬ ВЛАСА ДОРОШЕВИЧА

Наталья Власьевна Дорошевич была тяжело больна. Я никогда не видел ее; я знал о ней только, что она дочь Власа Дорошевича, что она журналистка, работала в газете "Труд" и других изданиях. Имя Власа Дорошевича у нас забыли. Когда-то его считали "королем фельетона". В области фельетона у него была слава шаляпинская. В пору моего детства номер газеты "Русское слово" с очередным фельетоном Дорошевича был событием. Кроме того, Дорошевич написал ряд книг, в том числе талантливые воспоминания "Литераторы и общественные деятели", "Старая театральная Москва", переизданная в наше время. Его фельетоны были напечатаны как образцовые рядом с фельетонами А. П. Чехова и А. М. Горького в книге "Газета в старой России", выпущенной в 1939 году Государственным издательством политической литературы.

Я решил повидать дочь Дорошевича, с тем чтобы, может быть, помочь ей чем-нибудь. Я застал истомленную смертельным недугом женщину в постели: она была уже осуждена. Мы познакомились с ней, хотя она меня сразу узнала, едва я вошел в комнату.

- Как хорошо, что вы пришли,- сказала она сильным голосом, поразившим в этом истерзанном болезнью существе.- Я думала, что уже никому не нужна.

Я успокоил ее, сел рядом, и мы за час беседы уплотнили время; мы как бы наверстали пропущенное за тот срок, что не были знакомы, и расширили то короткое время, что нам предстояло видеться. Наталья Власьевна стала рассказывать о своем отце. Она говорила умно, образно, талантливо; она словно вслух произносила (137) страницы ненаписанной книги, и притом книги интересной и поучительной.

- А что, Наталья Власьевна, если бы записать то, что вы рассказали... писать лежа вам трудно, но, может быть, вы сумели бы продиктовать? Я постарался бы устроить, чтобы к вам приходила стенографистка.

Она задумалась, и ее лицо просветлело.

- Что ж,- сказала она,- диктовать я смогла бы... ведь, правда, было бы обидно, если бы я так и не рассказала все, а, кроме меня, этого никто не знает.

Мне удалось устроить так, что к ней стали приходить две стенографистки по очереди. Она диктовала каждой из них два-три часа в день, претерпевая нестерпимые боли и отказавшись от морфия, чтобы он не затемнял ее сознания. Это был пример силы воли и мужества. Она диктовала торопливо, страстно, спеша успеть все выговорить. Стенографистки, уходя от нее, плакали: она потрясла их.

Наталья Власьевна диктовала две недели подряд, две последние недели своей жизни. Потом боли одолели ее, и в дело пошел морфий. Она договорила свою книгу едва ли не за два дня до смерти - и вот тетрадки со стенографическими записями остались у меня. Литературный фонд, следуя старым традициям, помог расшифровать эти записи, они стали экземплярами на машинке. Страницы этой книги о Власе Дорошевиче воскрешают не только его образ, но и целую эпоху: в записках говорится о Рахманинове, Собинове, Шаляпине...