Константин Станюкович - Равнодушные Страница 24

«Вот она, расплата!» — думала она, вздрагивая при мысли, что муж не отдаст ей дочери и что ей грозит позор судбища.

Глава десятая

По воскресеньям и по праздникам Никодимцев обыкновенно давал отдых прислуге и отпускал ее со двора и сам уходил обедать к Донону, где ему нравилась тишина, царившая в обеденной зале, обстановка, менее напоминающая модные кабаки, и отсутствие тех кутящих посетителей, один подвыпивший вид которых раздражал Григория Александровича.

И в это воскресенье, на другой день после супружеской сцены у Травинских, Никодимцев в седьмом часу пошел пешком в ресторан, рассчитывая после обеда поехать к Инне Николаевне и просидеть у нее вечер. Эти вечера были теперь для него радостью жизни, и он всегда ожидал их с нетерпением влюбленного юнца…

Сегодня ему особенно хотелось видеть Инну Николаевну. В последнее его посещение она была грустна, и когда он спросил, что с ней, она отвечала: «После, после когда-нибудь расскажу и даже попрошу у вас совета».

Быть может, сегодня она расскажет о том, что заставляет ее страдать, и окажет ему величайшую милость своим доверием.

Никодимцев сел на свое обычное место у маленького стола в углу комнаты, и толстый, солидный татарин Магомет, всегда подававший Никодимцеву, подал ему карточку и проговорил:

— Вместо крема биск[11] прикажете, ваше превосходительство?

— Биск!

Никодимцев обедал в приятном настроении, то и дело поглядывая на часы, как за соседним столом село двое молодых людей. Они шумно и громко потребовали закусок и водки и велели заморозить бутылку мума.

Обед Никодимцева подходил к концу, как вдруг до его слуха донеслось имя Инны Николаевны, и вслед за тем раздался смех.

Никодимцева кольнуло в сердце. Смех этот казался ему оскорбительным.

Но то, что он услыхал затем, было еще ужаснее.

Один из молодых людей, белобрысый господин в смокинге, громко говорил:

— Очаровательная женщина. Муж болван, и она широко пользуется его глупостью…

— Флиртует? — спросил другой.

— Она не прочь и более флирта. Надо только уловить психологический момент… Ха-ха-ха! Теперь только она что-то монашествует… Нигде ее не видно… И последний министр в отставке. Говорят, барынька связалась с Никодимцевым… Впрочем, она любит менять министров… Они у нее…

Молодой человек не докончил.

Перед ним бледный как полотно стоял Никодимцев и, едва владея собой, задыхаясь от гнева, тихо и отчетливо проговорил:

— Ни слова больше, или я задушу вас!..

Молодой человек с видом испуганного животного глядел на искаженное гневом лицо Никодимцева.

— Вы подло лжете… слышите ли?.. Я уже не говорю, что так говорить о женщине, как говорили вы, может только большой негодяй.

— Но… послушайте, милостивый государь, — вызывающе начал товарищ белобрысого господина, — по какому праву вы вмешиваетесь? Мы не имеем чести вас знать.

— По праву порядочного человека, возмущенного вашим разговором… Поняли? Вот вам моя карточка. Я к вашим услугам, если только господа, подобные вам, способны оскорбляться!

И Никодимцев вздрагивавшей рукой достал из бумажника визитную карточку и бросил ее на стол.

Полный негодования, сел он к своему столу, и когда испуганный татарин, видевший эту сцену, подал Никодимцеву мороженое, он спросил, кивнув головой на соседний стол:

— Вы не знаете, кто эти мерзавцы?

— Не могу знать, ваше превосходительство! Они у нас не бывают. Сегодня в первый раз.

Прочитав карточку, молодые люди, оба чиновника, знавшие хорошо, кто такой Никодимцев, ахнули и испуганно переглянулись.

И вслед за тем решили, что надо извиниться.

Они подошли к Никодимцеву и, почтительно поклонившись, по очереди стали говорить, что они под влиянием вина позволили себе неприличную выходку…

— Неприличную? — перебил Никодимцев. — Подобные выходки не находят достаточно презрительного названия… И ведь вы все лгали… Ведь лгали? — с каким-то возбуждением проговорил Никодимцев.

И, не ожидая ответа, брезгливо отвернулся. Молодые люди отошли.

Разумеется, Никодимцев не поверил ни одному слову из того, что говорил об Инне Николаевне белобрысый молодой человек. Да и возможно ли поверить? Если его называли ее любовником, то с такою же достоверностью называли и других. И это соображение несколько успокоило Никодимцева.

Но то, что его имя связывалось с именем любимой женщины, глубоко взволновало его.

Как ни тяжело было Никодимцеву, но он решил реже бывать у Инны Николаевны. По крайней мере он не даст повода клеветать на любимую женщину. Не он, конечно, скомпрометирует ее. Бедная! Она и не знает, какие гадости говорят про нее…

И Никодимцев не поехал в этот вечер к Инне Николаевне, а просидел дома грустный и задумчивый.

Прошло еще три дня. Никодимцев не ехал к Травинской и не был даже на вторнике у Козельских. Все эти дни он не находил себе места. Наконец он не выдержал и решил в воскресенье поехать днем с коротеньким визитом…

«По крайней мере увижу ее!»

И при этой мысли он обрадовался.

Но счастью его не было границ, когда в четверг ему подали маленький конверт и он прочитал записочку следующего содержания:

«Что же вы забыли совсем меня, многоуважаемый Григорий Александрович?»

Он благоговейно прикоснулся губами к этим строчкам, вдыхая аромат душистой бумаги, снова прочитал записку и спрятал ее в бумажник, просветлевший, полный счастья, что Инна Николаевна его вспомнила, зовет его…

И какой же он жизнерадостный и веселый был в этот день в департаменте и делал доклад министру!

В тот же вечер, несмотря на спешные дела, он ехал на Моховую.

Черт с ними, с делами! Он за ними просидит ночь! А сейчас он увидит ее, эту женщину, благодаря которой он понял, что значит любовь.

На лестнице Никодимцев встретил Травинского.

Смешанное чувство ревности, смущения и невольной брезгливости охватило Григория Александровича при виде мужа Инны Николаевны.

Никодимцев очень редко его видал и держал себя с ним с холодной сдержанностью, не допуская никакой короткости, на которую, видимо, напрашивался Травинский, и словно бы не скрывая, что ездит исключительно к Инне Николаевне.

И теперь Травинский с обычной льстивой любезностью приветствовал Никодимцева.

— Инна дома и очень будет рада вам, Григорий Александрович! — весело воскликнул Травинский, почтительно пожимая протянутую Никодимцевым руку. — Совсем вы нас забыли, Григорий Александрович, давно не были…

— Некогда было! — суховато сказал Никодимцев.

— А Инна одна и хандрит… Нервничает и никуда не выходит… Я предлагал ей прокатиться за границу — не хочет. И лечиться не хочет… Уговорите ее уехать из Петербурга… Она вас послушает… право. Чужого человека всегда больше слушают, чем близкого… Не правда ли? А меня извините, Григорий Александрович, что ухожу… Спешное дело… должен ехать…

Травинский снова горячо потряс руку Никодимцева и проговорил:

— Предложили бы Инне прокатиться на острова… Вечер отличный, и ей полезно… А я, Григорий Александрович, буду благодарен, если вы развлечете жену… Она очень ценит ваши посещения и симпатизирует вам… Поверьте, Григорий Александрович, я очень, очень рад, когда вы бываете у Инны. Инна тогда оживает. Она любит поговорить с умными людьми о разных возвышенных предметах. Она ведь сама умная… Значит, и вам, Григорий Александрович, не скучно с Инной? Не правда ли?

— Совершеннейшая правда! — серьезно отвечал Никодимцев, краснея и испытывая желание сбросить с лестницы этого болтливого пошляка.

— Ну, вот видите… Я так и говорил жене, а она… думает, что вам скучно с ней, оттого вы давно не были… Уверьте ее, что я прав, и навещайте ее почаще… Вы удивляетесь, что я вас об этом прошу?.. Но я не ревнивый муж… Совсем не ревнивый! — неожиданно прибавил Травинский и захихикал.

И с этими словами он почтительно приподнял цилиндр и стал спускаться с лестницы.

«И она живет с этой гадиной? Она его жена?!» — подумал Никодимцев с тоской и подавил пуговку электрического звонка, чувствуя, как сильно колотится в груди его сердце.

Никодимцев вошел в гостиную и радостно бросился навстречу показавшейся в дверях своего кабинета Инне Николаевне.

Но когда он увидал ее осунувшееся и побледневшее лицо, когда увидал, каким отчаянием дышало оно, когда увидал слезы на ее глазах, сердце его упало. И он, крепко пожимая маленькую ручку Инны Николаевны, спросил дрогнувшим, тревожным голосом:

— Инна Николаевна! Да что с вами?

И он глядел на нее с выражением такой восторженной любви и такой тревоги, что молодая женщина благодарно и ласково улыбнулась ему глазами, и лицо его просветлело, когда она сказала: