Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев Страница 24

тени розовых кустов. Сквозь прорези в ограде был виден прибранный участок пляжа, скорее похожий на лежбище котиков. Народ играл в волейбол, карты или сох под солнцем, если не бултыхался в грязноватой воде. Ася и Света играли вместе со всеми. Мое отсутствие, так же как и присутствие, не вносило никакого изменения в пляжную кутерьму. Ужин прошел для меня так же как и обед. Единственный желанным действием был переход к собственной койке. Прострация продолжилась, распространившись на окружающее пространство. Ветер стих, и приторный запах роз пропитал воздух. В навалившихся сумерках замигали огни дискотеки. Но в комнате ее буханье почти не отличалось от шороха набегающих волн. В темноту окна из темноты вселенной заглядывали неизменно безразличные звезды. Луна походила на уличный фонарь. Кто-то постучал в дверь, потом еще раз, и ушел, оставшись без ответа. Потом звуки моря, ритмы музыки, все вокруг потонуло в стрекоте цикад. Только звезды, которые совсем рядом, и кузнечики. Свет, пронизавший бесконечные пространства, и насекомые, которые через пару дней станут ничем – вечность и миг, совмещенные в одной точке пространства…. Тысячезвездие неба превратилось в тысячеглазие Аргуса, и я кожей чувствовал, как оно наблюдает за мной.

День прожит. О ночи можно не беспокоиться. Именно она вскрывает все, что было упрятано под суетливым пологом дня. Но она же прячет, кутая в свое покрывало то, чему надлежит быть укрытым. Все, все, все. Прием окончен. Все ушли на фронт. Никого нет дома. Осторожно, злой крокодил!

Я проснулся оттого, что часы в моем сне показывали 7.70. Он не выдержал этого напряжения и лопнул. Боязнь проспать стала панической. Манией на грани срыва. Поэтому личный хронометр, уложенный еще вчера на прикроватную тумбочку, нашелся только после пятиминутного метания по комнате. Половина восьмого. До автобуса оставалось еще целых полчаса. Время предостаточное для того, чтобы три раза привести себя в порядок и пять раз собраться. Тем более что собираться особенно и не за чем. Ощущение раскаленного утюга, приложенного сразу ко всему телу от ушей до пяток, за ночь только усилилось. Но, как ни странно, чувства голода так и не появилось. "Это придет. Никуда не денется", – такая успокаивающая мысль. Действительно, не должно бы.

День обещал быть жарким. Духота и сейчас ползла уже из всех щелей. Мои блуждания по комнате сводились к тезису: "Что бы еще придумать?" Посмотреть в окно? Уложить волосы? Подрезать ногти? Постирать носки? Да, что угодно! Только бы отвлечься от ожидания окончательной развязки.

В автобусе мельтешение по комнате заменило движение пейзажа за окном. Те же лужи, только с водой. И чайки в них. Желтые поля вызревших подсолнухов и кукурузы. Холмы. Скалы. Будки сторожей на бахче и томатах. Время двигалось еще медленнее, чем в первый раз. И ощущениям никак не удавалось запутать себя в открывающейся перспективе. Серые строения промышленного района наползающего города выглядели как логический конец сбившегося в голове психоза.

Центральная почта со всеми причиндалами смыкалась со зданием автовокзала. Заказ. Номер. Ожидание. Автомат. Гудки тянулись целую вечность. «Или дозвонюсь, или нет. Или ответят, или нет. Проще простого!»

На том конце подняли трубку. Ее мать. По тому, как она сказала: «Слушаю..», – вопроса можно было и не задавать. Но он уже прозвучал:

– Здравствуйте. Ника дома? – Дыхание замерло до судороги в груди.

– Она умерла, – и долгие гудки в продолжение. Вот и все… Сохранить иллюзию, еще не значит сохранить жизнь. Теперь и она исчезла.

Пальцы почти машинально набрали папин рабочий телефон.

– Слушают, – раздалось в трубке.

– Привет, пап. Как дела?

– Чего это ты вдруг проявился? – "Все-таки они ничего не знают!" – намек на позитивную мысль.

– У тебя порядок?

«Нет, папа, я хотел бы умереть сейчас, хотя бы на время.....»

– Конечно… – губы двигались сами собой.

– Что-то голос у тебя, как из гроба. Наверно связь барахлит. Давай там, дуй на полную катушку! – уверенный голос отца вливался в меня через трубку. – У нас все нормально. Возвращайся, но не торопись. Извини, дела. Пока!

Делать было больше нечего.

Ника и в смерти продолжала существовать моим самым заветным оберегом. Это ее терпеливая предусмотрительность и скрытность, пока все не встанет на свои места до последнего слова и смысла, сохраняла меня сейчас от всех возможных расспросов и разборок. Она спрятала наши отношения в драпировках обезличенной жизни. И отпускала теперь на свободу. Вот только вкус у этой свободы немного горчил.

Часа два я бродил по городу, тупо глядя в землю под ногами и почти не разбирая дороги. Заблудился окончательно и сел на подвернувшуюся скамейку в тени платана. До обратного автобуса оставалось еще три часа. Целых три часа ожидания. Пойти разве что на археологические раскопки, да там себя и закопать. Только что это изменит? «Удел мудрых – сохранять спокойствие». Выходит, во мне мудрости ни на грош. Или грош – цена такой мудрости. И единственная цель ее – погибель. И все-таки что-то во мне прорвалось. Оно болело, саднило, но начинало заживать. И рассудок уже начал уговаривать себя, чтобы потом вытащить вслед и чувства.

– И все пойдет своим чередом, – шептали губы. – Взойдет солнце, и зайдет солнце. И снова восстанет. И все пойдет своим чередом.

Жизнь вокруг продолжала пережевывать время. В соседней подворотне двое крыли друг друга матом. Первый оснащал свою ругань уверенно и деловито. Второй не отличался мастерством. Зато делал это с увлечением. И потому производил большее впечатление.

Духота дня в скамеечной тени была не такой отчаянной. И я не спешил убраться отсюда. Глаза упирались в каменные заборы частных домов. Еще – пара слив и старая кряжистая шелковица. Несколько гусей развалились в их тени. Все остальное – желтый песчаник стен, прерываемый разномастными воротами и черепица крыш. Мухи по-прежнему лезли в залитые потом глаза и щекотали губы. Саднили ожоги на спине и ляжках. Но это не помешало мне снова впасть в долгое дремотное оцепенение. Тупая физическая усталость оказалась лучшим выходом из всех проблем. И эта глухая стена перед глазами, как стена безразличия, рухнула теперь и рассыпалась в сонном забытье. Существование почти остановилось, как и раскаленный воздух вокруг.

– Зморився, сынку? – донесся сквозь эту пелену низкий, скрипучий голос. Кто-то присел на лавку, принеся с собой терпкий, приятный, почти знакомый запах. Сосед порылся в карманах и закурил сигарету.

– Дремлю, дедушка, – проговорил я, не открывая глаз и все еще стараясь удержаться в этом моем почти безмятежном оцепенении.

– Та який я тобi дiд? – Обиделся собеседник. – Менi ж ще й пiвста не минуло!

– Ну, внуки