Горький запах осени - Вера Адлова Страница 24

Неожиданное Эмино решение было воспринято семьей как повиновение воле и желанию отца. Он держал прибыльную юридическую контору, оказывавшую услуги международной торговле, и было бы весьма досадно, если бы она со временем попала в чужие руки.

У Эмы, правда, был брат, который должен был бы стать преемником фамильных традиций. Но с братом произошло печальное недоразумение. Он, к сожалению, ничуть не походил на отца, и вопреки бурным протестам родителей, вопреки угрозам, которые мыслились вполне серьезно, поступил в Академию художеств. Со временем отец смирился. Смягчили его прежде всего суждения и оценки уважаемых профессоров и критиков-искусствоведов, сводившиеся к тому, что в лице сына чешский народ получит если не Алеша и не Манеса, то, во всяком случае, художника почти их уровня и — надо надеяться — столь же признанного. Едва успокоившись, отец начал помышлять о создании галереи. Что ж, заняться продажей картин — дело достойное и доходное, и у новоявленного маэстро было бы недурственное начало. О рекламе отец, разумеется, позаботился бы. Таким образом, вопрос о передаче юридической конторы, которая, естественно, патронировала бы галерею, обрел особую насущность. Можно ли быть столь безрассудным, чтобы выбросить на ветер сотни тысяч или даже — ходили слухи — миллионы? Старый господин обратил тогда все внимание на Эму. Да, она, конечно, могла бы выйти замуж за адвоката. Затем, однако, он принял в соображение ее острый ум, блестящую память, отнюдь не женскую логику, трезвый взгляд на вещи, благоразумную оценку людей, их способностей и явную эмоциональную сдержанность, которой отец придавал особое значение в адвокатской практике. Именно эти качества определили в глазах всей семьи будущий путь Эмы: изучение права и вступление во владение фамильным предприятием, а уж затем — в зависимости от ее собственного выбора — уйма самых разных возможностей.

С предложением склонить Эму к изучению права выступила мать. В благоприятную минуту особой близости и искренности она поведала дочери о заботах отца и с робостью предложила ей заняться изучением права вместо выбранной ею «кунстистории». Впрочем, историей искусств она сможет заниматься в свободное время, это будет просто ее хобби. К удивлению матери, Эма не сопротивлялась. Это было оценено по достоинству. Прежде всего в надлежащих выражениях, а затем в форме очень дорогого подарка, который оказался так кстати, когда… Нет-нет, мы же придерживаемся обещанной временной последовательности.

Впрочем, неожиданное повиновение дочери вовсе не было следствием ее преданности и понимания отцовских затруднений, и потому родительское удовлетворение достигнутыми успехами не имело под собой почвы. Просто этой осенью Эма была ко всему безразлична. Ее интересы сводились лишь к двадцати четырем часам, отделявшим одну встречу от другой. Будущность привлекала ее лишь как неограниченное время, которое она сможет проводить вместе с Ладиславом. А как? — над этим она головы не ломала.

Конечно, не только с точки зрения пожилых людей это было смешно, даже самой Эме при ее рациональном и остром уме это казалось не совсем понятным. Впрочем, здесь необходимо учесть и преувеличенно романтическое восприятие любви, которое в конечном счете отражало протест Эмы против пошлости мещанской семьи, воспитывавшей девочку в духе, вызывавшем в пору взросления ее особую неприязнь. Ладислава эта буря чувств отчасти очаровывала, но отчасти и пугала. Он был на шесть или семь лет старше Эмы и считал это целым столетием. Одним из его предрассудков был широко распространенный в те годы взгляд, что мужчина в определенном плане существо вышестоящее и что именно своим разумным пониманием мира и человеческих отношений он ответствен за мироустройство как в более широком, так и в более узком смысле. С такими разными по величине категориями подходили молодые люди типа и убеждений Ладислава к организации мира, а затем и семьи. Как одно, так и другое не удовлетворяло их — перед ними стояли великие цели и великие образцы. Ладислав о своих чувствах не распространялся. Надо, однако, признать, что Эма ему более чем нравилась, но на любовь у него существовал устоявшийся взгляд, он долгое время полагал, что Эма из тех девушек, что не созданы «для ненастья». Когда Эма рассказала ему о желании отца, он посоветовал ей выполнить его волю. Ладислав считал, что в надвигавшейся смуте юриспруденция — область более актуальная, чем история искусств. К тому же он рассудил, что, если их отношения обретут такую форму, о которой он мечтает, — эротика не принималась в расчет — и они сочетаются браком, отец будет более уступчив, ибо почувствует себя в какой-то мере обязанным дочери за ее решение.

В таком изложении фактов Ладислав предстает человеком несколько холодным и как будто расчетливым. Он был строитель, привык изучать свойства материала, его выносливость, знал законы статики и динамики и, сознательно перенося эти знания на человеческие отношения, явно пока не решался связывать свою жизнь с девушкой, у которой в избытке и деньги и предрассудки. Он все еще не был уверен в Эме. Почему? Объясняется это просто: он был слишком захвачен ее красотой, темпераментом и так далее и тому подобное, короче говоря — всем.

Молодой мужчина по имени Ладислав, член коммунистической партии с 1930 года, в начале своих отношений с Эмой во многом ощущал свое превосходство, но и во многом казался себе совершеннейшим аутсайдером.

Итак, молодой мужчина по имени Ладислав. Пришло время обратить на него внимание.

Ладислав Тихий (волосы каштановые, глаза карие, особая примета: намерение очеловечить мир) родился в семье машиниста. Родители с момента их бракосочетания жили в богатом северочешском городе на берегу Лабы под восхитительными холмами, в краю весьма онемеченном. После окончания начальной немецкой школы, которую родители выбрали лишь потому, что она была близко от дома, он поступил в первый класс реальной гимназии, на сей раз чешской. Таково было желание прежде всего матери. Мальчик стал уже достаточно взрослым, и опасность, что он попадет под машину, перед которыми мать испытывала невыразимый ужас, с презрением называя их «тарахтелками», уже не казалась ей такой угрожающей.

Его мать была скромной, доброй, порядочной женщиной. Родилась она в Праге, воспитана была в прочувственно патриотическом духе, любила цитировать Неруду, Чеха, Немцову и Виктора Дыка, заботилась о том, чтобы Ладислав не испытывал недостатка в книгах, и, хотя воздавала должное Гёте, истинной поэзией почитала все же только чешскую. Короче