Николай Никитин - Это было в Коканде Страница 25

- Довольно! - оборвал он ее.

Зайченко наблюдал: дрожит ли у него рука, когда он подносит спичку, или не дрожит? Закурил.

- Это какая Сима? Ваша подруга? Черненькая?

- Да.

- Она все там же живет?

Он надел фуражку.

- Вы куда, Костя?

- Мне пора.

- Костя... Костя! Вы к ней?

- Не кричите!

- Что ты задумал? Я не пущу тебя.

- Тише!

- Костя!

Она вцепилась в него, схватила за руку. Он отшвырнул ее. Она упала. Она лежала у его ног. Лицо ее было мокро от слез. Ему захотелось ее ударить. Но стыдно было бить женщину каблуком.

- Чтобы никому об этом! Слышите! - сказал он.

Варя молчала.

- Обещаете?

Молчание.

- Дура!

Он швырнул папиросу, сжал кулак, чувствуя, что лихорадка бьет его. Он вдруг стал легкий и пустой, точно футляр. Он нагнулся к Варе. Она закрыла глаза. Он застонал, не зная, на что же ему решиться. Вышел.

Через полчаса Варя прибежала в крепость к Лихолетову и рассказала ему обо всем. Бросились на квартиру коменданта. Его не оказалось дома.

Зайченко этой же ночью скрылся из Коканда, имея на себе лишь тюбетейку, рубашку, шаровары да ичиги. Без денег, голодный и рваный, он пешком добрался до Ташкента. Здесь на второй день он был арестован на улице случайно проходившим патрулем. Из милиции, как подозрительного, его отправили в ташкентскую тюрьму. На допросах он отказался назвать себя, потом назвался вымышленным именем Ивана Толстикова, мещанина. Ему не поверили и держали до выяснения. Он думал о побеге, однако никаких средств, никаких возможностей к побегу не оказалось.

Как это ни странно, но в розыскных документах, высланных из Коканда в Ташкент по поводу исчезновения коменданта Кокандской крепости, не упоминалось о том, что комендант Зайченко не имеет левой руки. Не то канцеляристы забыли об этом, не то упустили это при переписке. Во всяком случае, важно одно, что такая значительная примета, как отсутствие руки, не упоминалась. В розыскном листе стояло: "Низковат, толстоват, брит". Ясно, что по таким приметам трудно было найти Зайченко.

Ташкентский розыск в одноруком нищем, инвалиде, никак не мог заподозрить коменданта. Зайченко понял, что следователи не связывают его с Кокандом. Он продолжал упорствовать и притворяться обыкновенным беспаспортным бродягой из России. Он думал: "Если дальше все будет продолжаться так же, со мною побьются месяц, два, три, но в конце концов все-таки выпустят".

Он повеселел и решил надеяться на счастье.

40

Пробивалась весна. Сбежал снег. Сверкало золотое небо. Степь покрылась голубой травой. Как огни, в ней горели тюльпаны. Желтые степные жаворонки, взрывая своим пением воздух, падали кубарем вниз с прозрачной вышины, точно кусочки солнца. Птицы неслись на восток, звери покидали зимние логовища. Черепахи, высунув из-под щитка свои живые, умные мордочки и черные блестящие лапки, купались в горячих лужах. Стада кочевников спускались с гор. Все наслаждалось жизнью.

Отряд двигался колонной, по три всадника в ряд.

Аввакумов, после двух часов непрерывного марша, соскочил с Грошика, вынул из подсумка тряпку и обтер коню влажные, отпотевшие бока. Аввакумов был несколько тяжеловат для своего коня. Маленький, сухопарый, точно выточенный, Грошик уставал под таким наездником. Но Денис Макарович очень дорожил Грошиком и отказывался его обменять.

Съехав с дороги, он решил дать коню передышку.

Пока Грошик жадно щипал жирную пахучую траву, Денис Макарович пропустил мимо себя людей, стараясь подглядеть каждую мелочь: кто в каком настроении, какова седловка? В голове отряда ехал Блинов. А в полкилометре от Блинова - передовой дозор из шести испытанных кавалеристов.

С командиром оставался только Юсуп.

Аввакумов души не чаял в Юсупе. По ночам, на отдыхе, он рассказывал Юсупу о своей батрацкой жизни у оренбургских казаков, о 1905 годе, о работе в железнодорожном депо на станции Оренбург, о тюрьме, о революции, о германском фронте. Юсуп слушал его с завистью.

В лице Аввакумова ему случилось увидеть первого русского друга. Походная жизнь сближала. Раньше он наблюдал за русскими лишь издали. Все они казались ему людьми особенными, умными, учеными, знающими тайну жизни. Русские плотники и каменщики работали красивее и быстрее узбеков. На железной дороге, в среде начальства, он встречал только русских. Машинисты и слесаря на хлопковом заводе были русские. Русские солдаты и офицеры отлично владели оружием. В чем же эта тайна? Что нужно делать, чтобы стать таким же? Только учиться? Не может быть! Он поступил в школу, учили там плохо, и школа не понравилась ему.

Сейчас вместе с Аввакумовым было веселей. Над головой летели птицы. Приятно было чувствовать горячую и ласковую землю. Что будет дальше? Конечно, неизвестно. Но зато как увлекательна была эта неизвестность! Аввакумов любил мечтать и делился своими мечтами с юношей.

Он говорил ему:

- Вот, Юсуп, кончится война... Пропадут фабриканты и баи. Узбеки выберут своих комиссаров... Люди создадут огромный союз, он будет объединять все народы. Вырастет новый мир... Этот мир не будет знать ни войны, ни солдат, ни крови.

- Как же это? Не понимаю.

- Сейчас еще тебе этого не понять. Но придет время - и каждый человек поймет, что он человек.

- Офицер мне говорил другое.

- Какой офицер?

- Тот, что сбежал.

- Что же он говорил?

- Он говорил, что война будет всегда.

- Он врал тебе, Юсуп.

- Врал? - Юсуп задумался, а потом спросил, недоумевая: - Но ведь сейчас мы тоже воюем?

- Это временно.

- А что же будут делать люди, если перестанут воевать?

- Они будут жить, Юсуп. Будут жить счастливой, мирной жизнью. А все то, что положено, мы отвоюем за них. Понял?

- Да, понял, - серьезно ответил Юсуп и оглянулся.

На востоке взлетел столб белого дыма, телеграф басмачей. За отрядом кто-то следил. Кто-то передавал: "Едут!" Километрах в десяти на песчаном бархане возник другой дым, ответный. Аввакумов и Юсуп, заметив эти дымы, быстро сели на лошадей. Отряд они догнали у небольшой речки.

Лошади осторожно двигались по скользкой гальке, боясь оступиться. Мост был разрушен. А впереди, неподалеку от моста, стоял небольшой, брошенный, очевидно, кишлачок. Над ним дрожали, как две струны, два бледно-зеленых тополя. Справа, за голубоватым весенним полем, блеснули рельсы.

В кишлаке всадники встретили глухие стены, закрытые ворота, чайхана была на запоре, на гладкой пустой уличке не показался ни один человек. Ни голоса, ни скрипа ржавой петли, ни кудахтанья курицы, ни шороха - все было мертво. На краю неба пылало вечернее, лиловое солнце.

Аввакумов отдал приказание остановиться, разыскать колодец и напоить здесь лошадей.

Сашка подскакал к нему, лихой и легкий, точно локон.

- Едем в Андархан! - весело закричал он. - Там вода хороша и бараны!

- Ну вот, тащиться... Мы едем в степь. В степи заночуем.

- В степь? Опять мытариться? - заспорил Сашка.

- В степь, - упрямо повторил Аввакумов.

Сашка разозлился, и когда боец подал ему ведро, он, вместо того чтобы напоить лошадь, окатил ей брюхо сверкающей водой, а железное ведро бросил оземь. Нервный Грошик, испугавшись, дал свечку. Аввакумов быстро, всем корпусом прижался к шее коня и только благодаря этому не вылетел из седла. Потанцевав, Грошик успокоился.

- Охломон! - крикнул Аввакумов Сашке.

Выругав его крепко и отчитав за беспорядок, Аввакумов все-таки настоял на своем: повел отряд в сторону от железной дороги. Даже лошади шли неохотно.

Никто не понимал командира. Да и сам командир вряд ли понимал себя. Странное чувство заставляло его опасаться чего-то, хотя опасность была одинаковой, что в кишлаке, что в поле. Не проще ли храбро вскочить в Андархан и, если там враги, врезаться в самую гущу их и работать шашкой? Не так ли он действовал всегда? Но вот сегодня, вопреки обычаю, непонятный страх мешает ему повторить излюбленный маневр. Он испугался стен.

- Тебе скучно, начальник? - спросил его Юсуп.

- Нет.

Аввакумов ерзнул в седле и потрепал Грошика по холке. Потом обернулся к Лихолетову и весело крикнул:

- Эскадронный, споем, что ли?

Сашку не нужно было упрашивать. Он поправил рыжий начес, заломил на затылок фуражку и подбоченился, как запевала.

Горячий, вспыльчивый, он часто сталкивался с Аввакумовым, но невероятно любил его. Если в отряде появлялся чужой человек, Сашка долго и внимательно присматривался к нему. Когда случалось, что этот пришелец хоть в каком-нибудь пустяке неудовлетворительно отзывался об Аввакумове, Сашка быстро выживал его из отряда. Больше того, Сашка был ревнив. И сегодняшняя стычка с командиром объяснялась не столько неудовольствием Сашки, сколько обидой. Он ревновал командира к Юсупу. Ему не нравилось, что в походе - и днем на конях, и ночью на ночлеге - его любимый Макарыч проводит все время с узбеком-переводчиком.

Сашка радостно привстал на стременах и рассмеялся.