Пантелеймон Романов - Русь (Часть 1) Страница 25

- И ветку сирени?..

Ирина подняла брови, как при упоминании о предмете, о котором она как раз и не помнит.

- Ах да! У меня была ветка сирени.

- Ветка белой сирени... - сказал Митенька. - Нет, это удивительно, что ведь здесь совсем нет какой-то глупой влюбленности, - сказал он, - а это... это что-то так просто и хорошо, что - чудо!

- В том-то и дело! - сказала Ирина, кивнув с улыбкой головой, как будто в этом именно и была приятная странность этой встречи.

- Это все началось со сна... Я видела сон, - прибавила она, засмеявшись при виде удив-ленного лица, какое сделал Митенька, не поняв в чем дело.

- Какой сон?

Ирина рассказывала, идя по дорожке и оживленно повертываясь на ходу к Митеньке Воейкову.

- А! Это ощущение я знаю... Нет, но как странно, - сказал он, остановившись и с удивлением вглядываясь в лучистые большие глаза Ирины, которая несколько наивно и удивленно раскрыла их, еще не понимая, про что он говорит.

- Что странно?

- А вот то, что сейчас. Ведь мы уже не незнакомые чуждые друг другу люди, ведь совсем нет, а между тем мы видим друг друга только второй раз, в общей сложности пятнадцать минут говорим, значит, мы должны бы быть совсем чужие, только раскланяться издали и разойтись, вот что мы должны были бы сделать.

- Конечно!.. - сказала Ирина, засмеявшись и сверкая блеском своих оживленных глаз и свежим возбужденным румянцем щек.

- А это потому, что наша встреча совпала у меня с поворотом жизни на новый путь... Если бы не было этого поворота, я не узнал бы этого настроения и всего, что сейчас, потому что я избегал тогда людей, не поехал бы на именины и... пропустил бы рассвет. Я теперь встретился с людьми, и все оказалось совсем, совсем не так, как я представлял себе.

Ирина слушала его, перестав улыбаться и с видимым напряжением мысли, как бы старалась понять внутренний смысл его слов.

- Вы в новой полосе жизни? - спросила она нерешительно.

Митенька молча кивнул головой.

- И вам в той... в старой жизни, казалось бы, что в этом... вот в том, что сейчас у нас, есть что-то нехорошее, что помешает? - говорила уже смелее и решительнее Ирина, как бы напав на след.

- Именно - нехорошее и помешает, - сказал Митенька, удивившись ее чуткости.

- И что же оказалось?..

- Оказалось вот что!.. - ответил Митенька, взяв обе руки Ирины и держа их в своих руках. - Что это так хорошо, так просто и у нас совсем не то, что у других.

- Ну конечно, - сказала Ирина, - совсем не то! Я и рада именно этому. Я терпеть не могу этих ухаживаний, как будто на меня никак иначе смотреть нельзя. И это так скучно, потому что всегда у всех одно и то же.

- Вот это-то и противно, - заметил Митенька. - Поэтому я к вам и не хотел тогда подхо-дить, мне казалось, что вы скажете мысленно: "И этот туда же".

Ирина весело рассмеялась.

- А я как раз потому и обратила на вас внимание, что меня немножко злило ваше равно-душие, что вы ходите один и не обращаете ни на кого внимания.

- Так я ни на кого и не обращал внимания? - спросил Митенька, испытующе посмотрев в чистые глаза Ирины, и увидел, как ее щеки быстро залились легким румянцем. Но она не опус-тила глаз и весело, открыто смотрела на него, как бы говоря своими глазами, что иначе это и быть не могло. И когда вышло наружу то, что тогда было тайной каждого из них, а теперь раскрылось, как маленькое признание с обеих сторон точно в какой-то невинной хитрости, от этого обоим стало только еще лучше.

- Но куда же мы зашли? Мне надо идти, - сказал Митенька, оглядываясь, так как они пришли в угол парка, к сырой каменной ограде.

- Вам на дорогу? Я знаю здесь щелку в ограде, - сказала Ирина.

Она вбежала в кусты и через минуту, раздвинув руками их зеленую чащу, позвала Мите-ньку.

- Вы уже идете?

- Да, надо идти...

Они стояли некоторое время в зеленой солнечной чаще. Он - со снятой с головы белой фуражкой, она - с полотенцем и простыней на плече, с дрожащими солнечными кружками на белом платье и на лице.

- После рассвета это самое лучшее утро в жизни у меня.

- И у меня тоже... - сказала Ирина.

- Что-то необыкновенное. Если бы кто-нибудь увидел нас здесь, он, наверное, истолковал это по-своему.

- О, конечно. Сейчас же! Они ведь иначе себе этого и представить не могут.

- А тут как раз все иначе... Ну, иду.

Митенька пожал Ирине наскоро руку, как близкому товарищу, с которым не нужно соблю-дать никаких церемоний и этикета, и, пролезши в щель ограды, быстро пошел по дороге.

Он долго оглядывался и махал Ирине фуражкой. И видел, что она стоит еще под нависши-ми ветками кленов и дружески отвечает ему, взмахивая полотенцем.

XXI

Прошла уже не одна неделя, а целых восемь, с тех пор как Валентин приехал вместе с баро-нессой в ее усадьбу, но срок его отъезда на Урал ни убавлялся, ни увеличивался, а оставался все таким же: ровно через восемь дней, по его вычислениям, он должен будет подъезжать к священ-ным водам озера Тургояка.

Валентин проводил в этой усадьбе время очень хорошо, как он и везде его проводил. Внача-ле он получил несколько писем с бранью и проклятиями от своих друзей, по делам которых он ехал в Москву, но куда не доехал по воле случая. Он внимательно прочел эти письма.

- Да, действительно, вышло, пожалуй, несколько неудобно, надо бы поехать или хоть извиниться.

А потом вспомнил, что еще на Урал нужно, и отложил все это дело.

Прежде всего он занялся кабинетом профессора, который избрал себе для жительства. Кабинет был весь заставлен книгами, увешан портретами ученых в очках и сюртуках и коллек-циями орудий каменного века.

Первое, что сделал Валентин, - это удалил все портреты ученых, убрал научные книги, оставив классиков и коллекцию первобытных орудий. Потом наставил маленьких столиков, покрыл их спадающими до полу коврами и на полу набросал волчьих и медвежьих шкур, так что баронесса Нина, войдя в кабинет, в первое мгновение онемела, увидев перед собой не кабинет, а турецкую кофейню.

- Я люблю всеми поэтами воспетый Восток, - сказал Валентин, - и разве ты сама не чувствуешь, что эти ученые со своими очками менее всего подходят сюда.

- Но, милый мой, нельзя же без разбора вытаскивать все и перевертывать вверх ногами.

- Я и не вытаскивал без разбора; вот эти каменные топоры как висели, так и остались, я даже еще новых три штуки повесил, - сказал Валентин.

- А что скажет профессор?

- Ну он еще не скоро приедет. И потом, можно извиниться, он интеллигентный человек.

По утрам Валентин выходил в чистом свежем белье и пижаме с шелковыми отворотами на балкон и подолгу смотрел на синеющую росистую лощину внизу, на блещущие, чуть видные в туманной утренней дали, кресты и колокольни города. Потом пил кофе, курил сигару, которую выкуривал всегда утром, вопреки ложным традициям, учившим, что сигара хороша только после обеда. И читал классиков.

Баронесса Нина иногда говорила, что ей нужно бы заняться хозяйством. Ей казалось, что главный его секрет заключен в толстых книгах со шнурами, которые ее покойный отец довольно часто просматривал, требуя их от управляющего. И она даже обращалась к Валентину за сове-том, не нужно ли ей просматривать их по примеру покойного отца.

Но Валентин сказал, что не нужно.

Баронесса Нина была бы совсем счастлива, если бы не приходившие иногда мысли о том, что в конце концов приедет профессор и нужно серьезно подумать об этом. Поверенным всех ее довольно сложных и запутанных душевных и сердечных дел была Ольга Петровна, и она ей часто говорила:

- Самый ужас - это думать. А я постоянно думаю о приезде профессора, как о кошмаре. - А потом, вздохнув, прибавляла: - Хоть бы он поскорее приезжал, я в хозяйстве ничего не понимаю, а Валентин говорит, что оно и не нужно.

Баронесса действительно довольно часто думала о приезде профессора и даже несколько беспокоилась о том, как будет обстоять дело, когда он приедет. Она беспокоилась потому, что искренне любила профессора, и ей было жаль его при мысли, что эта новость (она не помнила хорошо, которая по счету) может произвести на него дурное впечатление, быть может, заставит его страдать. При мысли об этом у баронессы Нины даже навертывалась на глаза непослушная слеза. Она сама потерялась и не могла разобрать, кто, собственно, теперь ее муж - профессор или Валентин? Или оба вместе? Она беспокоилась в данном случае не о себе, а о них.

А потом наконец пришло письмо от профессора, извещавшего ее о своем скором приезде... Это письмо поселило такую путаницу в голове Нины, что она совершенно не знала, что ей делать и говорить и чьей женой ей придется быть.

Она с испуганным лицом принесла первым делом показать это письмо Валентину и ждала от него такого же испуга. Но Валентин отнесся к этому совершенно спокойно и равнодушно. И даже как бы с сожалением сказал:

- Мне его повидать не придется, так как, наверное, он приедет после моего отъезда.

- А вдруг ты не соберешься к этому времени, Валли? - сказала баронесса с выражением беспокойства и озабоченности.