Евгений Витковский - Земля святого Витта Страница 25

- О да. Но это - киммерийская порка! Мастера на Земле Святого Эльма отнюдь не одни настурции выращивают. Так вы дозволяете мне подать прошение о вступлении в гильдию наймитов?

- Если угодно. Но сперва купите бром, деньги вам на кухне выдадут. Гость умиротворенно отправился на Аптекарскую, взяв в обнимку трехлитровую банку с неотмытой этикеткой "Огурчики малосольные парниковые киммерийские". Женщины собрались на кухне вокруг Федора Кузьмича - узнать, что за новый жилец в доме. Пришел со двора и Варфоломей - с утра он был занят щипанием на лучину железного полена, - дерево железного кедра загорается с трудом, но уж когда разгорится - как сто двадцать свечей горит, и - в отличие от электролампочки - не скоро выгорает.

- Придется принять, - коротко сказал Федор Кузьмич, и все поняли: да, придется. - Считайте, что спасаете врача-вредителя.

Гликерия мелко закрестилась.

- Тю на тебя! - сказал старец, - Его родной отец со свету сживает. А он сам - врач. Теперь за нашими идиотами ходить в подполе будет. Харчи отработает, а поселить его... Нин, две комнаты ведь пустых были!

- И есть пустые, - отозвалась Нинель, - только может мы второй катух откроем? Стоит заколоченный при кухне сто тридцать лет, зачем пустой стоит? Пусть человек живет, если говоришь, что хороший... а я знаю, хороший. Ну, будет, будет...

- Какой второй катух? - обалдела Гликерия - у нас только один, при кухне, там Варька спит. Нету другого!

- Есть, хозяюшка. Там топчан стоит и рухлядь Мины Миноича, твоего прадедушки лежать будет, когда откроем...

- Да как ты можешь знать-то?

- Я не могу знать, я знаю. Словом, Варфоломейка, ты у нас один не хилый, подвинь-ка поленья!

Повинуясь инструкциям Нинели, Варфоломей уперся ногами в стену, головой в полуторосаженную поленницу - и напрягся. Поленница аккуратно поехала вправо, обнажая ничем не примечательный кусок стены. Нинель обстукала на ней прямоугольник и показала, где отбить штукатурку, не забыв добавить, что когда "новый въедет, все заштукатуришь". К удивлению всех, кроме Нинели (и Варфоломея - он давно знал, кто тут больше всех знает, в нем текла кровь гипофета) - обнажилась плотно заделанная дверь.

- Статочный был резчик прадедушка!... с благоговением сказала Гликерия, разглядывая золотую рыбку, глотающую тюльпан, - на двери вместо замочной скважины был выгравирован именно такой знак. - Красиво рисовал!

- Он не рисовал, тетя Гликерия, - сказал Варфоломей смущенно, - это по-минойски написано "обеденный перерыв".

- Тогда тем более открывай, - сказала Нинель, - пообедали, хватит. Только стену, стену, дурень, не свороти, да нет, не своротишь... Стой!..

Но было уже поздно - рубаха на спине Варфоломея лопнула чуть ли не крест-накрест (во мускулы-то!), а большая деревянная дверь в стене кухни открылась. Из темного провала дохнуло столетней пылью. Нинель первая осторожно заглянула в темноту.

- Все правильно. У вас что тогда, архонт сухой закон ввести хотел?

Гликерия не знала, но с порога кухни подал голос новый участник событий - хозяин дома, папаша которого, так уж получалось, и замуровал эту дверь.

- Архонт Паносий Шпигельпек. Отец, помню, его без матерной секвенции даже помянуть не мог. Целый месяц у власти был. Как сейчас помню произнесет отец, что про бывшего архонта думает - и тут же под образа, на молитву, грех сквернословия замаливать. Случалось и по дюжине разов на дню, и больше. Папаша как раз и был среди горожан, когда архонта с чина повергали, он его до переправы на Римедиум сопровождал, а то бы толпа его вовсе растерзала. Чего захотел: с одиннадцати до двух по карточкам, а потом и без карточки ни рюмки. А чего его ограничивать, зелье-то, когда в каждом доме змеевик, да хозяйки настойки сами делают. Дурак был архонт, один разговор. Все уж и забыли про него.

Покуда Роман произносил речь, Нинель с трудом выволокла из темноты опечатанный старинным сургучом мамонтовый бивень. Варфоломей, как единственный и нестарый глазами, и киммерийской азбуке обученный, разобрал по складам:

- "Двойное миусское. Каморий Кью... Кьюлебьяка и правнуки"...

- О... Да-а-а... Это о-о!.. - выразил свои чувства хозяин, - Давно и фирмы этой нет, и не знаю, есть ли у кого в погребе... Если не стухлось, это мы на Троицу! А еще есть, милая? - Старец, приволакивая ноги, ринулся к проему. Нинель тащила второй бивень с теми же рыбками-птичками, которые давно когда-то сделал своей эмблемой не такой уж позабытый, как выясняется, винокур Каморий Кулебяка. Варфоломей вытащил третий бивень. В каждый входило пол-амфоры, по-русски что-то около двадцати литров. Всего бивней с печатями нашлось шесть, - Мина Подселенцев, как всякий нормальный человек, считал на дюжины. Ничего больше, кроме пыли, в каморке не было, кровать тут вполне помещалась, оставалось место для шкафа и столика - катух был побольше того, что отдали Варфоломейке. В полу обретенной комнаты имелось еще нечто: квадратный люк чугунный люк явно вел в подпол, к шести уютно и прочно прикованным таможенникам.

- Это прекрасно, - подытожил Федор Кузьмич, - это прекрасно. Только окно размуровать нужно. Куда оно выходить будет, Нин?

- В коридор... - растерянно ответила татарка. Всем как-то стало жаль нового жильца, у Варфоломея катух был меньше, но окно выходило во двор.

Четыре удара в дверь возвестили о возвращении Гендера. Он стоял на пороге в обнимку с трехлитровой банкой, до краев полной кроваво-красной жидкостью, между мизинцем и ладонью левой руки были зажаты невостребованные рецепты: подпись доктора Чулвина в аптеке уважали.

- Но четыре мы продадим! - возгласила Гликерия, не глядя на гостя, видимо, как итог каких-то своих мыслей. Нин, почем нынче на рынке термос такой самогонки?

- Империалов двести, наверное. А то и более. Никогда не видела. Деньги у нас пока есть, не хватит - продадим по одному. Тащи к нам, Фоломейка, негоже в кухне такое добро держать. Да погоди ты, пылища же, Доня оботрет! Электричество провести - раз... Кровать новую... Шкафчик, нет, шкаф, стул из гостиной возьмем... Не окормить бы доктора соболятиной, поганая она, говорят, я на рынке слыхала, даже продавец говорил...

- Не тревожьтесь, барышня, - мирно сказал Гендер, - я могу есть даже сырую ежатину, она в моей, увы, бывшей профессии чудесно работала как лекарство.

- Чтобы возыметь?.. - с интересом спросил Федор Кузьмич.

- Как раз наоборот, доктор, чтобы спустить лишний пар...

- Доня! - скомандовал Федор Кузьмич, - первый же термос мы не продаем, а меняем. На две тысячи освежеванных, потрошеных ежей, надо дать объявление в газету...

- Эва! - возмутился Подселенцев, - На две? На шесть, не меньше! Если, конечно, сектанты из Триеда их всех не извели... Я объявление по телефону продиктую, у вас не примут... - и хозяин удалился с кухни в гостиную, в сторону допотопного телефонного аппарата.

- Ежи едят змей, а триедцы сами змеееды. Так что сектанты вам ежей сами привезут. И мало прoсите - такое вино еще дороже. - откомментировал Гендер, отверзание неведомой комнаты прошло мимо его внимания - он решил, что хозяева просто кое-что решили переставить в доме, а уж заодно и продать избыточные продукты. О том, что малолетний некоренной киммериец "здоров и избыточествует", газета сообщала не реже, чем раз в неделю. - Доктор, я тут кое-что придумал насчет брома... Необходим баланс - нужно, чтобы они не впали в каталепсию, однако бром обязан свое действие проявлять в полной мере, не вступая в кумулятивный контакт со специфическими гормонами, присущими сырой ежатине.

- Словом, чтобы было хорошо раньше, чем станет плохо... - пробормотал лепила, закрываясь с помощником в своей комнате. Пасьянс так и пришлось убрать неоконченным - если на него что и было загадано, то ответа узнать доктору не пришлось. - Итак, коллега, для начала введем норму брома, учитывая тушеную соболятину реакции на соболятину, причем относительно свежую, с учетом коэффициента сырой ежатины...

Святая Варвара в отключенном телевизоре, наверное, заткнула уши и зажмурилась. Не любила она таких ученых слов. И ее почитатели тоже их не любили.

Какой такой коэффициент ежатины?

А над Русью плавал Хрустальный Звон.

11

Никто не хочет заниматься классической филологией: слишком опасно.

Андрей Столяров. Некто Бонапарт

Доне, признаться, многие мужчины нравились, причем в одних ей нравилось одно, а в других другое, а третьих - то, что в них не было ни того, ни другого, - но Пол ей понравился больше прочих, понравилась даже его привычка сперва на все спрашивать разрешения, краснеть при этом, а особенноего привычка носить крахмальный белый халат. Пол принес его с Великого Поклепа вместе со своими пожитками вместившимися в три корзины; сам стирал его, крахмалил, сам сушил, гладил, утром и вечером отправляясь кормить нерадивых рабов бромистой соболятиной. Он аккуратно надевал халат перед зеркалом возле своего выходящего в коридор окна, долго поправлял складочки и воротник, лишь потом брался за кастрюлю. Как действовало созерцание белого халата на бывших таможенников - неизвестно, но Доню пленяло безотказно.