Про папу - Максим Викторович Цхай Страница 25

Я снова чуть киваю. Женщина опускает глаза и отходит.

Да, конечно, возьму их. Она была права. Эти пионы цвета облачного апрельского неба. Два уже раскрылись и вовсю дышат своим насыщенным, пряным и пронзительно свежим дыханием, как это умеют только пионы, а трое еще держат свой первый вдох и выдох в тугих кулачках. Конечно, я бы взял именно их.

Отходя от кассы, за которой суетится веселый продавец-африканец, автоматически скольжу взглядом вдоль цветочных рядов. Странно, я ищу эту женщину? Тревожное, досадливое чувство охватывает меня. И вдруг я понимаю, почему мне иногда говорят, что я жесток, а сам я считаю себя тормозом.

Конечно. Женщина с белыми волосами и тонкой костью, ушедшая навсегда из возраста любви и тем более страсти, но не ставшая от этого злой и желчной, женщина, глаза которой светлы, теплы и способны порадоваться за ту, другую, которая прекрасна сейчас. А ведь сколько цветов дарили этой женщине в белом во время ее расцвета? И кто? Где они теперь…

Я снова вспомнил ее долгую шею. Наверное, это были гордые длинноногие розы. Не чайные, нет, а в тугих, красных, упругих бутонах.

Я снова оглянулся — женщины уже не было нигде. Она помогла мне выбрать цветы для другой и ушла. А розы ее вот, рядом с пионами… Ничьи, ушла их хозяйка.

«Простите», — сказал я им. Я мог бы ей принести радость. Немного волшебства просто так, ничего мне не стоящего. А человек не забыл бы этого. И цветы эти не стояли бы сейчас здесь, словно не выбранные никем дети в приюте, а шли бы сейчас вместе с ней, гордо покачиваясь в ее тонких руках.

Наверное, я вправду жесток. Или просто возраст. Ведь мужчина стареет, когда он больше не способен на чудо.

11 марта 2017 г.

Видеть нечто большее во всем. А особенно в главном.

Оно, таинственное нечто, всегда проявляет себя в любимой и в друге. Иногда ярко, слепяще, и тогда ты горишь радостью. А иногда оно теряется за серой стеной будней, стирается, как изысканная резьба на камне под слоем пыли и песка.

Тогда ты снова ищешь, находишь, бережно очищаешь, и снова — радость, и снова нечто большее сияет во всем.

В глазах твоей женщины. Уставших, может быть, или печальных. На то и есть ты рядом, пусть засияют ее глаза чем-то большим, чем просто радость, счастье.

Когда ты верен другу несмотря ни на что, когда идешь за ним в пекло — преобразится простой человек, и ты увидишь, как мелькнет в его глазах нечто большее, чем благодарность.

Подать старику чашку с водой, и он поднимет на тебя глаза — нет, не просто седой человек смотрит на тебя сейчас. А нечто большее.

Мир в эту секунду — совершенен.

Помнить о том великом. Невыразимо прекрасном, для которого — всё. Оно не принадлежит ни тебе, ни ей, не ему, словно стихи или текст, который приходит к тебе сам и остается только подобрать нужные слова. И если подобрать их верно, повторив все линии прекрасного, словно тонким резцом по мягкому дереву, можно оставить эту красоту здесь, запечатлев в мире этом.

Пусть будет это всегда. Всю жизнь.

…И, утомив ее ласками, в предутренних сумерках, неосознанно, будто в забытьи, бережно водишь кончиками пальцев по телу любимой, будто слепец, ощупывающий тонкий узор на хрупкой глине, пытается прочесть тайные иероглифы красоты.

Может быть, она будет сперва удивленно смотреть на тебя и даже рассмеется. Но потом затихнет и прикроет глаза. Светящееся Нечто протянется от твоих пальцев к ней и пронижет, пропитает ее всю, словно золотые, жидкие искры. И наутро она проснется новой, волшебной, светящейся красотой женщиной, которую любят. Которой шепнули, напомнили, доказали.

Пусть светится в тебе это через все времена, через все будни и ненастья. Даже если меня нет рядом.

Помни, ты — Нечто большее. Всегда и во всем.

Ты.

14 марта 2017 г.

— Мне нужно в Белград. Там мой сын.

Утро в Харбурге, разноцветном, веселом районе Гамбурга. И эта старушка, в серой шапочке, аккуратной курточке и кожаных башмачках, будто вылеплена из этого теплого, солнечного утра. Такие же у нее и глаза — светлые, чистые. В них нет ни грусти, ни тяжелых мыслей. Собственно, мысли там вообще, кажется, нет. Одни воспоминания.

— Дорогой герр, проводите меня до Белграда.

Я с утра переделал кучу дел и теперь собираюсь зайти в магазин. Как-то инстинктивно остановился, увидев эту фигурку, подходящую то к одному прохожему, то к другому. Те улыбаются, машут руками, показывая разные направления, и идут мимо. Все спешат, рабочее утро рабочей недели.

Но эта старушка — не такая, как все. И дело даже не в том, что до ближайшего места, откуда могут ходить международные автобусы, не менее четверти часа на метро.

По тому, как подчеркнуто аккуратно застегнута легкая куртка, а главное — по кожаным туфелькам, не новым совсем, но с совершенно несбитой подошвой, догадываюсь, что старушка из приюта.

— Проводите меня до остановки, там ходят автобусы. Мне нужно к сыну.

Все понятно. Старушка убежала из приюта. Где-то мечутся сейчас работники социальных служб на служебных машинах, поставив в известность полицию, скорую и, наверное, даже пожарную бригаду.

— Как вы попали сюда, где вы живете?

Старушка нетерпеливо вздыхает.

— Я же сказала, у меня в Белграде сын. Мы гуляли, потом я села в автобус и приехала сюда. Теперь не могу найти остановку, чтобы поехать обратно. Помогите мне, пожалуйста.

И тогда я впервые за все 15 лет жизни в Германии набрал телефон полиции. Мне ответил вежливый, подчеркнуто спокойный голос.

— Полиция Гамбурга слушает.

— Я только что встретил пожилую женщину с признаками болезни Альцгеймера. Видимо, она ушла из дома престарелых. Она бесцельно ходит по району и готова выйти на проезжую часть… Нет, я не знаю, как называется эта улица… Секунду.

— Подождите меня здесь, — говорю старушке.

Забегаю с телефоном у уха в ближайшее кафе, распихиваю очередь, пробираясь к кассе, на моем лице выражение типа «пожар».

— Я вызываю полицию, быстро сориентируйте меня по месту.

Оторопевшая продавщица отбарабанивает адрес кафе. Я выбегаю на улицу. А вот и старушка, гладит бордюрный камень и ласково с ним разговаривает. Удивленно поднимает глаза на меня.

— Что вам нужно?

— Сейчас подъедет полиция и поможет нам. Я подожду с вами.

Это была ошибка. При слове «полиция» старушка возмущенно подрагивает ртом.

— Зачем полиция? Они сейчас начнут писать много бумаги. Отойдите от меня!

— Ой,