Никто не знает Сашу - Константин Потапов Страница 25

И пришлось идти пешком, с корабля на бал, до заведения «Платонов», книги и кофе, какой ужас, а мы выглядели так плохо, так смешно для этого большого города, даже её платье под пальто, особенно – её платье, а она всё стремилась идти чуть впереди меня, словно она не со мной, старой кошёлкой да книжным червём… И она сама спрашивала дорогу, вырывалась вперёд, закатывала глаза, когда мама умничала, когда мама пыталась как-то подбодрить, пошутить, подметить пороки города, о, как же я была нелепа, нелепая мать, клуша, деревенщина в центре города со своей деревенской дочерью, над кем смеётесь, о, стыд, позор, мы прошли через весь центр под насмешливые взгляды прохожих, окон, витрин, иностранных машин, высмеянные всеми, незамеченные никем.

И потом огромная очередь, в которой мы отстояли зря, так как она была не на него, негде сесть, юноша, с учёным видом знатока сказал нам – ничего не будет, он отказывается играть, и мы ждали его, и он вышел. О, зачем, я подошла к нему. Просила же не для себя. Для дочки. Она же по нему с ума сходила. Ох, мерзавец.

Как же она ждала этого дня. Всё ещё год назад началось, нашла в сети Интернет. Слушала с таким упоеньем и подпевала, шевелила губами, и выглядела такой нелепой и счастливой. Она давала послушать мне. Да, он отдавал дань традиции, да в нём звучали народные мотивы, рождённый ползать, как известно, но всё-таки, неплохой слог и неожиданные рифмы, правда, иногда нецензурная брань, нецензурную брань нельзя, это нецензурно – брань, и вставлять в песню с библейской цитатой такое слово! Я просто хотела уберечь её. И когда я пожурила её за это бездумное увлечение, указала на неуместность некоторых оборотов, и тем более, недопустимость поехать так далеко на его концерт, пусть сильнее грянет буря, ларчик просто открывался, ты никуда не поедешь одна, как она кричала, хлопнула дверь, разлетелась тарелка, всё смешалось в доме, мы не разговаривали несколько дней. Ах, она запиралась в комнате, сложный возраст, и слушала эти песни, будто он ей – отец, а не я ей – мать. Ох, как мы отдалились, девочка моя. Она больше не улыбалась мне, чем меньше женщину мы любим. И когда она уже смирилась, и больше при мне его не слушала, но слушала тайком, и о поездке больше не заикалась, тогда я и купила ей билеты. Ведь юность – время сладкое и сложное. Она – всё, что у меня есть.

О, в какой радости прошли сборы, мы же ещё не знали ни про грядущую ссору в маршрутке, ни про будущий позор в городе, ни про очередь, ни про юношу, о, мы нашли бы силы пережить это – она бы – его песнями, я бы – её счастьем, мы бы сидели с ней рядышком в темноте, бок о боком, мать и дочь, но он отказал. Он вышел из зала, уже одетый, в новомодном пальто, я подошла, дочь была где-то поодаль, но я ощущала её своей жёсткой тощей спиной, спиной кошёлки, книжного червя, и тут я попросила, никогда ничего не просите. И он отказал. В такой день. Сука. Простите, не надо таких слов. Извините, прошу прощения, я более не буду, я сожалею и раскаиваюсь, я приношу извинения, такого больше не повторится, сука. Все мужчины такие, вы знали про группу – нет, не знал – но юноша нам только что сказал иное – нет, я не знал про группу. Лжец, лгун, бесстыдник. Он отнял её у меня, отнял ещё раз, хотя она сидит рядом со мной в маршрутке, но уже отнятая, и скучно и грустно, он отнял её лишь одним отказом, скупой рыцарь, на глазах у неё, у всех, втоптал в пыль, а счастье было так возможно:

– Можно сделать совместное фото?

– Нет.

– Позвольте, но просто одно фото. Некоторые ехали на ваш концерт из другого…

– Я не в состоянии сейчас.

Так он сказал и удалился.

Как же я ему благодарна. Как признательна. Один Господь знает, как я ему благодарна. Храни его. Луч света в тёмном царстве. Я благодарна, я преисполнена благодарности, пусть ему воздастся сполна, пусть всё в его жизни будет хорошо, спасибо, пусть ангелы хранят, пусть он будет самым знаменитым певцом в стране, спасибо, пусть его стихи передают из уста в уста, пусть песни его поют в библиотеках, на кухнях, в переходах и подворотнях, в академических залах и ДК, пусть стихи его выходят многотысячными тиражами, глаголом жечь, свежо предание, пусть стадион будет петь и вторить ему, с чувством, с толком, с расстановкой, господи, сердце моё разрывается от благодарности к нему, пусть он встанет в один ряд со всеми классиками русской литературы, пусть его преподают в школе, о, возвышающий обман, пусть Высоцкий, Окуджава, Городницкий померкнут перед ним, я так признательна ему, я так признательна, ведь на обратном пути, в трясущейся оцепеневшей маршрутке, по дороге домой сквозь сумерки, слякоть и раннюю весну, шансон и курево, она, зажатая в неудобные кресла рядом, без взгляда в мою сторону взяла и крепко-крепко сжала мою ладонь.

19. Саша Даль. Подводная лодка

Потом Алина долго ругалась по телефону с Антоном, а в Большом зале начался концерт, а он сидел в подводной лодке, уткнув лицо в ладони. Веки жгло от недосыпа.

Саша вдруг вспомнил, как в прошлом туре ссорился в Калуге с администраторами анти-кафе из-за денег – он насчитал в зале 50 человек, а денег ему дали только за 40, и он, наученный Алиной пересчитывать выручку сразу, стал сначала вежливо, а потом всё больше распаляясь, ругаться из-за каких-то четырёх тысяч. Деньги ему отдали, но с таким видом, будто он их выпросил. Потом Саша вспомнил, как на одном из первых концертов они делили деньги с организаторшей Ритой – он выступал с акустикой после рок-группы, часть зрителей осталось на него, но после концерта ему принесли внезапно толстую пачку. И они, радостные, уже делили эти деньги с Ритой – 70 на 30 – и он переспрашивал, это точно всё нам? – но тут подошёл охранник клуба, и сказал, что вышло недоразумение, и им отдали выручку с обоих концертов. И они, краснея и суетясь, стали