Нина Берберова - Курсив мой (Часть 5-7) Страница 26

И у меня такое чувство, что ни Маурициусхуса, ни Рембрандта просто больше нет. Были да сплыли.

Февраль

Леон Блуа пишет своему другу, который при смерти: заклинаю вас, явитесь мне, когда умрете, подайте мне знак, на правильном ли я пути, доволен ли мною Господь Иисус Христос?

Февраль

В армянской церкви, на панихиде по П.Б.Богданьяну. Когда-то - папин друг, дядя Л.Ш. В детстве я только и слышала: "Пал Богданыч" да "Пал Богданыч". Теперь его нет больше. На панихиде вдруг вижу - лет сорока пяти, со следами былой красоты, но с сильно трясущейся головой. Это была Маруся Р. Вспомнилась их золоченая квартира, она, хорошенькая, легкомыс-ленная, с золотистыми волосами и карими глазами. Эртелев переулок, ее подруга Оля К., игра в "глазки". И я сама - дурочка какая-то среди них, неловкая, не к лицу одетая и наивная.

Апрель

Нашумевший роман Фаллады "Волк среди волков" чем-то напоминает мне мой первый роман "Последние и первые". Тот же "документальный интерес", та же теза, выпирающая отовсюду, тот же неприятный стиль, претензия на модерн, те же неживые люди, необходимые автору. Тот же "достоевский". Фаллада, конечно, искуснее, он, так сказать, создал некий памятник эпохи 1923-1924 годов.

Апрель

В Биянкуре после бомбардировки насчитали пятьсот убитых. Всеобщий исход. У Зайцевых опять вылетели все стекла, и теперь Б. и Вера у нас (в квартире Зум.).

Июнь

Эта темная тень, о. Киприан, сказал Вере Зайцевой, что православие считает добрые дела меньше молитвы. "К Богу вы придете с молитвой, а добрые дела останутся здесь". Даже Веру покоробило слегка.

Июнь

Черненькая Т. рассказала:

В 1940 году они, как все, уехали из Парижа. Бежали на юг. За Пуатье от обстрела легли в канаву. Он был убит рядом с ней. Она его втащила в автомобиль и довезла, мертвого, до Тулузы. Там не помнит, что было. Очутилась в больнице. Потом с его кузеном ходила на могилу (почему-то без надписи). Потом шесть месяцев в Париже сидела в санатории. Когда вышла, ей сказали, что он перевезен в Монпелье. Встретила однажды его приятеля, тот спросил: давно не имели известий? Она сказала: перевезли в Монпелье. Он смутился и замял разговор. И вот она начинает сомневаться: может быть, он жив? Может быть, она в своем безумии все смешала в памяти? Либо он изуродован и не хочет вернуться к ней, либо он просто решил ее бросить. Или он ушел в "сопротивление"? Или сидит в лагере, арестованный? Она не может больше так жить и едет искать могилу в Монпелье. Ничего не находит (надписи не было). А кузен исчез и не у кого спросить.

Июль

За Маргаритой, которая приходит стирать, стоит записывать:

- Детям скоро сократят рацион молока.

- Ничего, мадам, я ведь не пью.

- Вы знаете, что мадам Дюпор очень больна?

- Неужели? Я тоже в прошлом году была очень больна.

- Хоть бы война скорее кончилась!

- Как кончится война, так я сейчас же отсюда уеду. Здесь нет никаких развлечений.

- Сколько лет вы прожили с вашим покойным мужем?

- Шестнадцать, мадам, из них восемь он болел, и мы совсем не могли развлекаться. И денег было мало.

- У вас процесс с наследниками?

- Да, мадам. Но я подала нотариусу счет его похорон. Если они с меня стребуют, я взыщу с них за похороны.

- Печально быть одной.

- Еще печальнее мужчине быть одному: он даже не может утешаться вязанием на спицах.

Июль

Высадка в Сицилии. Взятие Палермо. Бомбардировка Рима. Двести дивизий стоят с двух сторон под Орлом.

Июль

Пасечник пришел осмотреть ульи. Мари-Луиза рассказала о нем:

Ему было тридцать лет, а отцу - шестьдесят. Наняли работницу (сто ульев). Вечером она поужинала с ними. Потом спросила: а куда мне лечь? Отец сказал: выбери, куда сама хочешь: к нему или ко мне. Она выбрала сына. И так осталась навсегда. Старик умер. Сейчас им по семьдесят лет. А до этого она жила в Париже и "делала тротуар" на бульваре Монмартр. Место у нее было на откупе, и она его выгодно продала, когда поехала в деревню.

Июль

Рассказ о том, как г. Вальми-Бесс (из Комеди Франсез) открывал памятник в Бордо Шарлю Морису, поэту, другу Верлена. В 1903 году муниципалитет Бордо (времена Пеллетана) был слишком правый и не захотел открывать памятника поэту. Поставили статую, но никакого торжественного открытия не устроили. В 1942 году наконец решили его "открыть". Пошли с венками и пальмовыми ветвями. Но за полчаса до этого немцы памятники увезли - комиссия по использованию предметов из бронзы его реквизировала. Смотрят: стоит пустой пьедестал. Так же торжественно вернулись они в Отель де Вилль и выпили с горя.

Август

Мадам Шоссад и ее муж (видимо - бывший человек) поселились в пустом доме стрелочника - железная дорога давно не действует. И она взяла трех еврейских девочек, кормит и поит их и скрывает ото всех. За них платит еврейский комитет: родители их давно увезены в Аушвиц.

Мадам Шоссад их иногда приводит к нам. Две двойняшки - пятнадцати лет и Режина - одиннадцати лет. Они живут без прописки и без карточек, и мадам Шоссад развела большой огород и даже купила несколько кур. Все было бы ничего, но сам Шоссад, видимо, не вполне нормален. Он воспылал любовью к одной из двойняшек, сажает ее к себе на колени, и мадам Шоссад боится за нее, не спит ночами, ходит по дому и сторожит детей. Наконец пришлось забаррикадироваться, и тогда Шоссад передушил всех кур, повесил на огород замок, ничего им не дает, сам ест и грозит, что донесет в гестапо, что его жена поселила в доме еврейских детей.

Я поехала в Париж, в комитет, где, между прочим, работает П.А.Берлин, и там мне обещали перевести детей в другое место.

Август

Вчера на станции Данфер-Рошро натерпелась страху. Стою у шоколадного автомата и пытаюсь ковырять щелку: может быть, выпадет шоколадный "горбик" Менье. Вдруг голос: Здравствуйте, Н.Н.

Георгий М. Не сразу узнала его, и даже не помню, была ли когда знакома с ним. Пропустила два поезда. Он держал меня и не отпускал. Его монолог приблизительно сводился к следующему:

- Мы создали наш новый Союз писателей. Председателем - наш дорогой Илья Григорье-вич (Сургучев, с которым я уже лет пятнадцать не кланяюсь). Я - секретарь. Записались в члены... (тут следуют фамилии). Ремизов обещал (это, я знаю, ложь). Когда же вы вступите? Непременно пришлите мне прошение о принятии вас в члены. У нас будут собрания, чтения, выступления... Знаете, Н.Н., лучше записаться пораньше: кто не запишется, того мы в Россию не пустим. Я вот и Бор. Констант, вчера это сказал. Поехал нарочно к нему, объяснил ему: кто не член, тому не дадут разрешения вернуться. А инициаторы поедут в первую голову. Хотим издавать газету в Минске. Вы за городом, кажется, живете? Хорошо, что вас встретил. Так что присылайте скорее прошение.

Я говорю:

- Я не за городом живу, а в деревне, очень далеко, и нет никаких средств сообщения. Я не смогу приезжать на чтения.

- Как хотите. Как хотите. Подумайте о будущем. Подходит второй поезд.

- Кстати, - говорю я, - год тому назад, кажется, Н.В.М. обратился в какой-то ваш комитет, чтобы вы помогли спасти библиотеку Ходасевича. Вы тогда ничего не сделали, и все книги вывезли неизвестно куда.

Он:

- Мы были очень заняты. Панихидами. Служили панихиды, и не было решительно времени этим заняться.

Я не ослышалась. Подходит третий поезд, и я наконец вскакиваю в него.

- "И от судеб защиты нет", - говорю я себе.

Борис Зайцев дает мне знать, что лучше мне в город пока не ездить: меня ищет Левицкий, чтобы пригласить в "Парижский вестник".

Сентябрь

5-го - открытие памятника на могиле Д.С.Мережковского в Сен-Женевьев-де-Буа. Старики и старухи из Русского дома, страшно старая, хрупкая, совсем прозрачная З.Н.Гиппиус, Зайцев и еще двое-трое знакомых.

Памятник поставлен на подаяние французских издателей. Говорили: Милиоти (по-француз-ски), Шюзевилль (тоже и очень хорошо). З.Н. благодарила французов. Зайцев - по-русски два слова. Стало очень грустно. Я повторяла про себя строки моего стихотворения, посвященного когда-то Д.С.М.

Октябрь

П.Я.Рысс, старый журналист, почему-то водивший со мной дружбу с 1925 года, приходит и говорит, что принужден был уехать от жены из Аньера (француженка, на которой он женился после смерти Марии Абрамовны): она грозила, что донесет на него, что он не регистрировался как еврей. Он ушел в чем был и поселился в районе Сен-Жермен, в комнате на шестом этаже. Боится, что без зимнего пальто ему зиму не пережить. Н.В.М. дает ему свое старое (очень теплое, но довольно поношенное) пальто, и он уходит. Говорит, что целыми днями решает кресюсловицы и учит испанский язык, чтобы убить время.

Октябрь

У Зин. Ник. вчера: Лорис-Меликов, Тэффи, еще несколько человек. Сидим за чайным столом. Я взглянула на часы: без четверти восемь. Пора уходить. И вдруг - летят самолеты, сирена ревет. Мы со Злобиным бросились на кухню. Там, в окне, выходящем на юг, летели треугольниками, как гуси, американские истребители и разбрасывали бомбы - один треугольник, за ним второй, за вторым третий. Сирена ревет, бомбы взрываются, весь город начинает дрожать, и мы дрожим. Возвращаемся в столовую и решаем спуститься в подвал. Я беру З.Н.Г. под руку, Злобин берет под руку Тэффи, за нами - Лорис. В страшном грохоте вокруг мы начинаем спускаться по лестнице (третий этаж), и вдруг я вижу, что мраморная лестница под моими ногами движется. З.Н. ничего не слышит и не видит. Мы сходим вниз и там, у входа, стоим довольно долго. Когда дают отбой, я ухожу.