Иван Подсвиров - Погоня за дождем Страница 26

Тесть нащупал письмо в кармане пиджака, в смущении подал мне:

- Забыл... закрутился. От Нади.

Солнце садилось. На небе проступали краски вечерней зари. От деревьев тянулись длинные тени вперемежку с золотисто-мягкими бликами. Я не хотел при всех распечатывать письмо, предупредил тестя, что вернусь не скоро, и пошел на курган. На его островерхой макушке серел плоский камень, обмытый дождями и потрескавшийся от солнца; я сел на камень, надорвал конверт и с чувством жалости к Наде и неприязни к самому себе прочел письмо.

"Милый, здравствуй! Как ты себя чувствуешь, не заболел ли? Будь осторожен: я плохо тебя видела во сне.

Ты купался в море, заплыл далеко от берега, за буй, и стал тонуть, а я бегаю по мокрому песку и кричу, кричу не своим голосом, то потеряю тебя из виду, то вновь найду, а море гудит и темнеет, такое грозное, страшное, что я проснулась и до утра не могла опомниться. И сейчас память об этом сне не выходит у меня из головы. Что с тобой? Не случилось ли чего-нибудь ужасного?

Если с вами все благополучно, то прошу тебя - не тревожься, делай свое дело. Наверное, этот сон - пустяк, и приснился он мне под вторник, что, по всем приметам, ровно ничего не предвещает. Просто я ужасно соскучилась. Но скоро настанет конец мучениям: я приму зачеты у своих "французов" и немедля приеду к вам на пасеку. Ждите. Целую тебя и папу. Люблю. Ваша Надя.

PS. Никодим Захарович оказался человеком более влиятельным, нежели я предполагала, он развил бурную деятельность - и вот тебе, милый, новость, в этом году ты будешь участвовать в зональной выставке, кое-кому твои работы приглянулись, и, судя по всему, их неплохо оценят и купят. Это уже решено. Надеюсь, мои усилия по достоинству вознаградит одинокий пасечник и больше не посмеет меня ревновать к этому - бр-р! - Никодиму Захаровичу!"

Степь, оплесканная разноцветьем трав, всхолмленная редкими буграми в татарнике, покато стелилась в балку.

С кургана виднелись тутовые деревья. Их верхушки были освещены багряным закатом; он горел и в ручье, подбираясь к камышам и со дна озаряя их. Неизвестно сколько времени я просидел на камне, не испытывая в груди желания, кроме одного - подольше забыться, уйти от себя.. Но вдруг я очнулся, заметив у камышей Тоню. Она медленно шла вверх по ручью.

Усилием воли я заставил себя подняться, спрятал письмо и пошел ей навстречу. Когда я приблизился к деревьям, Тоня уже сидела на ветке, одетая, как студентка, в шерстяной светло-коричневый сарафан и зеленую кашемировую блузу с бантом. Увидев меня, она порывисто встала, сделала несколько неуверенных шагов и остановилась. Написанная на ее лице радость сменилась растерянностью.

- Вас кто-то обидел? - спросила она с участием и невольным желанием быть мне защитницей.

Я молча прошел мимо нее и сел на ветку.

- Вы очень плохо выглядите. Вам нездоровится?

- Нет, я вполне здоров, - не глядя на нее, сказал я. - Видите ли, Тоня, я давно собирался поговорить с вами всерьез, но как-то не осмеливался... не хватало духу. И вот теперь я решился. Каюсь. Я должен был раньше сказать вам всю правду.

- Какую?

- Нам нужно расстаться.

- Расстаться? - едва слышно прошептала она.

- Да! Навсегда.

- Почему? Ах, понимаю, понимаю... Вы художник, а я никто. Кто я? Девочка на побегушках. Домохозяйка.

- Ничего вы не поняли, ничего! Наше положение тут ни при чем. Есть причина более серьезная. Мы должны расстаться. Это в наших интересах.

- Господи! К чему вы это?

- Я - женат!

Произнеся это, я почувствовал, почти физически ощутил всеми нервами, как она затихла, осознавая смысл моих слов, - и поднял голову, словно уже прощался с Тоней, в последний раз глядел на нее. Она стояла передо мной, бледная и какая-то похудевшая, с влажными глазами, в которых был ужас и непонимание, неверие в то, что я сказал: она сжалась, напряглась - точно еще чего-то ждала от меня, хотела удостовериться в обратном.

О, как в эту минуту я ненавидел себя! Упасть бы перед нею на колени, только не видеть этих невыразимо горестных глаз.

- Женаты? - В ней еще теплилась надежда на иной ответ, которого она ждала с содроганием.

- Я виноват, что не сказал вам раньше. Я не ждал этого! Но дальше не стану скрывать. Да, я женат. Наше счастье невозможно. Сегодня я получил письмо от жены и вот решил объясниться с вами.

- Кто она? - Голос у нее стал чужой и далекий, словно она говорила со мною в глубоком тумане, с другого берега реки.

- Преподает в институте.

Она глядела куда-то в степь сквозь меня. Глаза ее влажно, отрешенно синели.

- Вы ее любите?

- Не знаю.

Тоня была потрясена ответом не менее, чем предыдущим моим признанием.

- Как же так?! - после длительной паузы с искренним недоумением произнесла она. - Жена... Вы должны ее любить. Вы не имете права не любить жену. А вы сомневаетесь. Как же так?!

- Раньше казалось: люблю, а теперь - не знаю. Может быть... Хотя нет... Это трудно, почти невозможно вам объяснить. Вы молоды. Для вас мой ответ нелепая загадка. Но между тем, это - правда. Сущая правда: я не знаю!

- Вы не любите ее, - сказала Тоня.

Она оживилась, взглянула на меня с радостной надеждой:

- Ну признайтесь: вы не любите жену. Ни капельки.

Ведь так? Если не знаете, не уверены, то и любви никакой нет. Вам нужно разойтись. Почему вы не разойдетесь?

- Я никогда об этом не думал.

- А вы подумайте! - с неожиданной дерзостью посоветовала она, подсела ко мне и холодной ладонью остудила, погладила мой лоб, как у больного. Подумайте: с кем вам лучше - со мною или с вашей женой?

- С вами.

- Вот видите, - печально, с нежностью матери произнесла она. - Мне жаль вашу жену. Вы ее совсем не любите. - Она поцеловала меня в щеку и, сама удивленная открытием, тихонько засмеялась. - А я вам нравлюсь? - спросила она вдруг и затаила дыхание в смятенном ожидании ответа.

- Да.

- Очень-очень?

- Очень.

В награду за откровенность она поцеловала меня еще раз, прильнула ко мне и вновь опечалилась. Странность ее поведения не могла не броситься в глаза. В этот вечер она то замыкалась в себе, скучнела и, отстранившись, подолгу сидела, как немая, или ходила возле деревьев, обхватывая корявые стволы и прижимаясь к ним всем телом, то - внезапно возвращалась ко мне и без умолку говорила с нарочитой беспечностью, смеялась, озорничала. В ней боролись противоречивые чувства, она пыталась забыть, рассеять сомнения и не могла. Следя за нею, я почти с отчаянием думал, что, быть может, это последний наш вечер, прощальное свидание, после которого мы никогда больше не встретимся. Комом подкатывало к горлу удушье, сжималось сердце... Да, я твердо решил больше не встречаться с Тоней. Мысленно я прощался с нею.

По пути домой, держась на расстоянии двух-трех шагов от меня и намеренно не подходя ближе, Тоня снова поинтересовалась причиной моего пребывания на пасеке. Не желая утаивать от нее секретов, я рассказал все как есть и добавил, что, по всей вероятности, пчелы тестя не спасут меня от безденежья: в этот сезон они слишком неповоротливы и вялы. Придется мне перейти на мелкие заказы, чтобы продержаться и кое-как дотянуть до следующего медового сезона. Там уж мы отквитаемся за нынешнее поражение.

- Хотите, я помогу вам?

- Чем же?

- Деньгами.

С благодарностью оценив ее жертву, из любопытства я спросил, сколько же она может мне ссудить.

- А сколько вам надо?

- Тысячи две. Они бы устроили меня. Целый год я посвятил бы свободному творчеству.

- Я вам достану.

- Две тысячи рублей?! Да где же вы их возьмете?

- У папы. Я попрошу его, он мне не откажет. Честное слово!

- Спасибо, Тоня. Но, пожалуйста, не принимайте этот разговор всерьез. Деньги я постараюсь заработать сам. Стоит лишь мне захотеть - и будет больше... Гораздо больше.

Тоня протестовала и настаивала на своем, горячо и сердито выговаривая мне:

- Я же чувствую: они вам нужны! И где вы их заработаете? Где?

Даже согласившись ничего не предпринимать без моей просьбы, она осталась при своем мнении и где-то в глубине души обиделась на меня. Мы расстались неподалеку от ее хаты. С грустью и с болью в сердце я пожал ей руку, вбирая холодок маленькой ладони, больше почувствовал, чем увидел, растерянную улыбку на ее лице, наполовину скрытом тенью от акации, и отпустил Тоню.

Она не обернулась и не спросила, как раньше, когда нам встретиться вновь. Тем лучше. Пусть будет так, как есть...

На порожках гулко простучали каблучки ее туфель, и через минуту, скрипнув на петлях и потревожив чуткий сон завозившихся индюков, отворилась дверь.

Я глянул в похолодевшее темное небо и постоял возле акации, пока в квадратных оконцах не погас свет. Чернота еще теснее сжалась, обступила меня со всех сторон, окутала сад и приналегла на крышу.

Прощай, Тоня, прощай.

26 июня

...Что я за человек? К какому роду людей принадлежу? Порою я чувствую в себе крепкую волю, способную сокрушить все препятствия, и ободряюсь, светлею духом, много и лихорадочно работаю с сознанием своего высокого назначения. Ведь мать родила меня, верно, не для того, чтобы я носил брюки, модную шляпу и мокасины, умел поддерживать в компании подвыпивших друзей умные разговоры на темы, далекие от подлинной жизни так же, как чужие галактики от нашей земли, а утром, проснувшись, жалел о бездарно, нелепо потерянном времени в угаре пустоблудия. Нет же, я родился, чтобы действовать. Для какой-то иной, благородной цели мать произвела меня на свет. В редкие мгновения я улавливаю суть: