Половинка сердца - Карен МакКвесчин Страница 26

Третьим поколением Джоанн считала себя. После смерти Джона она проходила все стадии горя и порой даже одновременно. Горе проникло в ее душу настолько глубоко, что ощущение одиночества стало всепоглощающим, она переживала утрату каждой клеточкой своего тела, и любовь, которой ее окружали, не помогала. У нее пропала способность думать наперед. Она находила силы лишь на то, что происходило здесь и сейчас. Скорбь ее выматывала, и она еле держалась на протяжении дня, иногда забираясь в кровать еще до его завершения. Она злилась. На то, что Джон умер от сердечного приступа в шестьдесят три, прямо перед пенсией, на которую они настроили планов, когда они только собирались начать веселиться. Разве это справедливо?! Она видела в церкви парочки, и те приводили ее в ярость. Некоторым из этих женщин их мужья даже не нравились, однако они здравствовали, сопровождали их на службу и подгоняли машины ко входу, чтобы жены не мерзли на улице.

Через год после смерти Джона она проснулась одним весенним утром, надеясь ощутить облегчение, но напрасно. Она оставалась одинокой, печальной и стареющей с каждой следующей минутой. В тот день она вышла на прогулку и очутилась у домика на дереве. Не раздумывая, взобралась по лестнице наверх, зашла внутрь, села на пол, скрестив ноги, и спиной прислонилась к стене. Она рассматривала крепкую конструкцию и вспоминала, как Джон учил Гленна обрабатывать дерево, брус и что угодно. Как безопасно пользоваться строительным пистолетом. И прочему, чему мужчины учат своих сыновей.

Джоанн тогда думала о том, как скучает по мужу. И произнесла это вслух:

– Я хочу, чтобы ты вернулся!

От собственных слов ей стало еще печальнее, и она разрыдалась – сильно, громко всхлипывая и переходя на крик. Она скулила и стонала. Минуты тянулись, а рядом не было никого, кто мог бы успокоить и сказать, что время залечит раны. Ей хотелось почувствовать себя нормальной, а не скованной бесконечным отчаянием. Все заверяли ее, что станет лучше, но когда?! Выплакавшись, она рукавом вытерла нос, хотя и испытала отвращение, спустилась на землю и пошла домой принять душ.

Чтобы пережить утрату мужа, ей пришлось ждать шесть лет. Лишь через шесть лет она смогла просыпаться и не расклеиваться от мысли, что он не лежит рядом. Только спустя шесть лет она при виде парочек ее возраста не думала про себя: «Хорошо вам». Другие вдовы, с которыми она общалась, подтверждали, что горевали примерно тот же промежуток времени, так почему тогда через год траура все вокруг ведут себя так, будто ты истеричка, если не стала жить дальше? Она и так не рыдала на людях. Просто по-прежнему скучала.

Расстояние от ее дома до домика на дереве оказалось больше, чем она помнила. Она шагала по шуршащим листьям, переступала корни и упавшие ветки. Джоанн забыла, как спокойно в лесу. Воздух вокруг был наполнен запахом сосен и других деревьев. Тишину нарушали лишь ее шаги и чириканье птиц. Легкие здесь будто лучше насыщались кислородом.

Добравшись до дерева, она посмотрела наверх, приставив руку ребром ко лбу, чтобы прикрыть глаза. Лестница на вид казалась круче и более хрупкой, чем в ее воспоминаниях, а сам домик на дереве – выше. Она представила, как сложно ей было бы подняться, а потом еще и спуститься. Она ни за что не подвергнет свои старые кости такому риску. Ее мышцы и суставы с годами утратили прежнюю сноровку. Она боялась, что, забравшись туда, там и останется. Ей придется осуществить свой план, ощущая твердую землю под ногами.

– Привет! – крикнула она. – Там кто-нибудь есть? – она смотрела на дом прищурившись, и ей показалось, что одна из занавесок дернулась. – Я Джоанн Дембик, женщина, которая кричала на тебя из-за полотенца.

Ответа не последовало, не считая тихого шелеста листьев, развевавшихся на ветру. Она подождала несколько секунд и продолжила:

– Прости, что накричала. Я просто удивилась. Мило, что ты вернул полотенце, и я хочу тебя поблагодарить. Можешь сказать маме, что она дала тебе достойное воспитание. Можно сказать – ты славный мальчик.

Слова лились необдуманно, и, начав, Джоанн уже не могла остановиться.

– Возможно, ты этого не знаешь, но это частная собственность. Это моя территория, и я не хочу, чтобы ты здесь играл. – Глянув вверх, Джоанн оценила расстояние от домика до земли. Двадцать или тридцать футов? Если ей не повезет, и парень свалится оттуда и травмируется, его родители ее засудят. – Вокруг есть много мест, где ты можешь играть, но это не одно из них. Ты можешь пораниться.

Мысль о том, что он правда может быть наверху, вынудила ее замолчать. Домик на дереве принадлежал ее семье. Джон его спроектировал, и Гленн помог этот домик строить. Он был не просто частью ее дома, но и в некотором роде частью ее семьи. Здесь не общественный парк, чтобы дети играли в нем, как им заблагорассудится.

Джоанн вглядывалась в домик, пока у нее не затекла шея; она потянулась к ее задней стороне пальцами, немного размяла и предприняла еще одну попытку.

– Я собираюсь домой, но ты должен уйти, хорошо? Когда я вернусь сюда позже, тебя здесь быть не должно. Береги себя и возвращайся домой.

Глава 18

Бабушка Нэн заселилась в «Шератон», номер обошелся ей дороже, чем она планировала, но, по всей видимости, в Чикаго торговаться не любили. Дешевле места в этом районе она не нашла, а ночевать где-то все равно пришлось бы. Номер оказался неплохим. Две большие кровати, телевизор, размером превосходивший тот, что стоял у нее дома, и огромная обрамленная картина с папоротниками. Обстановка вполне типовая, но она была рада найти место для ночлега. Она жутко устала. Вымоталась настолько, что решила позволить себе отдохнуть.

Она заезжала в начальную школу Логана и общалась с мисс Трэйси сегодня днем, но складывалось впечатление, словно это происходило вчера, а то и позавчера. День вышел перенасыщенный эмоциями, но она подобралась к Логану чуть ближе, а потому считала, что добилась определенного успеха. За последние двадцать четыре часа она собрала важную информацию. Поговорила с двумя женщинами, которые несколько месяцев назад видели Логана, и те заверили ее, что он был в порядке. Или, по крайней мере, в пределах нормы. Сытый, одетый, но все еще безмолвный.