Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт Страница 26

Хотя был всего лишь октябрь, я находился довольно высоко в горах, и дождь превратился в снег. Когда лихорадка отступила, я проснулся и обнаружил, что с ног до головы укрыт белым одеялом, но оно слетело с меня, едва я сел. Я огляделся, убеждаясь, что вокруг безопасно, и увидел долгожданный знак: примерно в трех футах от меня в снегу отпечатался след одинокого волка-самца.

С трудом поднявшись на ноги, я осмотрелся в поисках других следов, говорящих, что здесь побывала стая, но ничего не нашел. Волк либо вышел на разведку для своей стаи, либо был одиночкой.

Он знал, где я нахожусь. Он мог запросто найти дорогу обратно и, обнаружив меня уже в сознании, а не в горячечном бреду, счесть угрозой, которую необходимо устранить. Разумным выходом было бы покинуть это место и не подвергать себя опасности. Но вместо этого я поставил под угрозу свою жизнь и выдал свое местоположение так же явно, как если бы запустил сигнальную ракету.

Я запрокинул голову и завыл.

Кара

Увидев меня на больничной кровати, Мэрайя принимается рыдать. Мне даже смешно оттого, что я здесь пациент, но мне приходится передавать ей коробку с «Клинексом» и уверять, что все будет хорошо. Она протягивает фиолетового плюшевого медведя. В лапе у него воздушный шар с надписью: «ПОЗДРАВЛЯЮ!»

– В «Айпарти» закончились медведи «Выздоравливай», – шмыгая носом, говорит Мэрайя. – Господи, Кара, поверить не могу, что так вышло! Прости.

Я пожимаю плечами, вернее, пытаюсь, потому что одно плечо у меня в гипсе. Я понимаю, что она чувствует себя не менее виноватой за то, что затащила меня на вечеринку, чем я – перед отцом за то, что поехал забирать меня оттуда. Если бы не Мэрайя, я бы не очутилась в Бетлехеме; если бы не я, отец не сел бы за руль. Я даже не хотела туда идти. Мы планировали заказать пиццу и посмотреть какой-нибудь романтический фильм у Мэрайи дома. Но Мэрайя прибегла к кодексу лучших друзей «я бы сделала это для тебя». И я как дурочка согласилась.

– Ты ни в чем не виновата, – говорю я, хотя сама не верю своим словам.

Мать, не покидающая все эти дни больницу, сейчас в комнате для посетителей с близнецами и Джо. Она не стала приводить их ко мне. Боится, что после вида меня в бинтах и с синяками у близнецов начнутся кошмары, и ей не хочется взваливать дополнительные хлопоты на Джо, которому придется с ними разбираться, пока мать ночует в моей палате. От этого я чувствую себя чудовищем Франкенштейна, будто меня нужно прятать от людей.

– Твой отец… он… – спрашивает Мэрайя, не поднимая глаз.

– Тайлер, – обрываю ее я.

Она поднимает красное опухшее лицо:

– Что?

– Расскажи, что случилось.

Тайлер был основной причиной, почему мы отправились на вечеринку. Это он пригласил Мэрайю.

– Он подвез тебя до дому? Вы целовались? Он тебе писал с тех пор?

Даже для меня самой мой голос звучит как перетянутая струна. Лицо Мэрайи сморщивается, и она снова принимается плакать:

– Ты лежишь в больнице, тебе сделали серьезную операцию, твой отец вроде как в коме, и ты хочешь поговорить о парне? Это все не важно, он тут вообще ни при чем.

– Это правда, – тихо говорю я. – Но если бы я не оказалась в больнице и всего этого не случилось, мы бы говорили о Тайлере. И если мы о нем поговорим, то на пять секунд все станет как раньше.

Мэрайя вытирает рукавом нос и кивает:

– Он такой эгоист. Напился и стал рассказывать, как его бывшая девушка сделала летом операцию на груди, как он по ней сохнет.

– Сохнет? – повторяю я. – Он так и сказал?

– Мерзко, правда? – Мэрайя качает головой. – Не знаю, о чем я думала.

– О том, что он похож на Джейка Джилленхола, – напоминаю я. – По крайней мере, ты так сказала.

Мэрайя откидывается на спинку стула:

– В следующий раз, когда я решу тебя куда-нибудь вытащить ради моей несуществующей личной жизни, давай ты просто стукнешь меня поленом?

Я улыбаюсь, и я так давно этого не делала, что лицо сводит.

– Хорошо, – обещаю я.

Я слушаю, как подруга жалуется, что у учителя французского не иначе как опухоль мозга, потому что он задал выучить пять стихотворений за неделю. А Люсиль Демарс, готическую девицу, которая разговаривает только с носком, надетым на правую руку, и называет это перформансом, застукали, когда она занималась сексом с учителем на замене в кабинете музыки.

Я не рассказываю Мэрайе, что, когда впервые увидела отца, мне казалось, будто воздух вокруг затвердел и мне никогда в жизни не удастся втянуть его в легкие.

Я не говорю ей, что чувствую себя так, словно в любой момент могу разразиться слезами.

Я не говорю ей, что сегодня днем я ходила в комнату отдыха для пациентов и искала в Интернете информацию про травмы головы и нашла намного больше рассказов о людях, которые так и не пришли в себя, чем историй с хорошим концом.

Я не говорю ей, что я столько лет мечтала о возвращении брата, а сейчас хочу, чтобы он исчез. Тогда врачи, медсестры и все остальные, кто ухаживает за отцом, будут спрашивать меня, а не его.

Я не говорю ей, что мне тяжело засыпать, а если повезет и удастся задремать, просыпаюсь с криком, вспоминая аварию.

И в особенности я не говорю ей о том, что произошло перед столкновением. И сразу же после него. Вместо этого все сорок минут, пока длится визит Мэрайи, я позволяю себе притворяться, что я все та же девушка, которой была раньше.

Я представляла себе много мгновений, которые доведется пережить вместе с братом, но которых оказалась лишена, потому что он ушел из дома. Например, как он будет допрашивать моего первого парня перед свиданием, или учить меня водить машину на пустых парковках, или купит мне упаковку пива, и мы выпьем ее под трибунами на стадионе после выпускного. Когда он уехал и родители развелись, я писала ему каждую ночь. В моей кладовке, где-то между плюшевыми зверями, с которыми я не могу расстаться, и не налезающей больше одеждой, стоит обувная коробка, доверху заполненная неотправленными письмами, потому что я не знала его адреса.

Если честно, я часто представляла нашу встречу. Я думала, что она состоится